Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

В военном лагере на сборах познакомился с одним офицером, родом он с Алтая и все его называли по фамилии Ярош. Он отзывался на свою фамилию и казалось ему это нравилось, поэтому его имя я не помню. Больше месяца находились рядом и переговорили очень много тем, особенно вечерами (мы жили в двух-местном номере). Зашел у нас разговор о мистике, колдовстве, магии. Он рассказал очень невероятную историю.

Я говорю не с чужих слов, я говорю о своей матери. Моя мать Ведьма! В деревне все это знают, я пока не вырос и не задумывался об этом. Всегда в детстве думал, что так и должно быть, когда: "Мам голова болит",- она набирала из ведра воды шептала над кружкой что-то и я выпивал, всё - бежал на улицу играть дальше. Потом когда подрос задумался: почему сестра старшая вышла замуж и живёт на другом краю деревни, а к нам домой никогда не ходит? Отец разругался с матерью и ушёл оставил трёх детей и никогда не появлялся, а соседи усилено не хотели об этом говорить. Когда стал офицером, служить попал недалеко от дома и очень скоро мои прежние мысли опять меня посетили. Однажды после офицерской вечеринки или украли или потерял кошелёк с деньгами и самое страшное по тем временам - партийный билет. Тогда простить могли всё, но только не утрату партийного билета - карьера, исключение из партии, никаких званий, лишение всех премий и т.д. На парт комиссию я ехал через наш полустанок и естественно заехал домой, мать подумала обо всём услышанном и сказала: «Перед тем как зайти в кабинет сделай рукой в воздухе вот такой знак и скажи слова (Ярош слов и знак не сказал)». Он задал вопрос:

Как ты думаешь, что за взыскание я получил?

Без вариантов–исключение из партии!

Да кричали, обзывали, ногами топали, готовы были разорвать на куски два часа, я был мокрый как мышь, и что, выговор без занесения - всё взыскание.

Но может это совпадение? Мне просто не верится.

Я тоже был в некотором сомнении. Но потом жизнь показала обратное. Младший брат, который продолжал жить вместе с матерью, решил приехать ко мне в гости. Выпили немного и он рассказал, что с ним произошло: "Сидим с матерью поздно вечером ужинаем и она мне говорит:

Сынок, я уже старая и мне нужна замена в моих делах.

О чем ты говоришь мам? Я не верю во все эти сказки, ничего такого нет.

Нет сынок поверь- есть!

А ты можешь прямо сейчас мне это доказать.

Она что-то сделала, что-то сказала и её начало ломать, кочевряжить всё тело и лицо и всё это с таким хрустом будто кости ломаются. Страх такой меня охватил, что я скорее всего потерял сознание. Когда очнулся, я сидел один, а в комнате в зале стояла девка необыкновенной красоты, одетая в старинный белый сарафан, с кокошником и коса почти до самого пола. От ужаса я не мог пошевелится и потом всё пропало или опять потерял сознание".

Брата я знаю, врать не будет, но как-то не по себе. Брат уехал и очень скоро в гости приехала мать, жена с дочкой гостила у своих родителей. Помня рассказ брата (матери я ничего не рассказал), за столом я чуть больше подливал ей в рюмочку и решил всё выяснить.

Мам, а правда люди говорят, что ты ведьма?

А ты разве не знал?

Батька когда уходил, избил меня - выбил два передних зуба, забрал мою книгу и старый большой крест.

У мене в памяти возникло однажды услышанное - у ведьмы в двух передних зубах большая сила и без зубов очень сложно кого-то отправить на то свет.

Я хотела привлечь к нашему делу нашего младшенького, но он боится последнего испытания - принести свечу ночью с кладбища с могилы недавно усопшего.

Мам, говорят это фосфор из человека уходит и потому светится.

Нет сынок поверь на слово - свеча.

Мать родная, но сказала так что поневоле брата вспомнил - волосы зашевелились на голове. А можешь мне показать что-нибудь? И она, как брат рассказывал... Короче, когда затрещали кости я замахал руками: "Хватит, хватит верю"! Когда улеглись страсти я спросил:

А меня можешь чему-нибудь научить?

Нет, только кто родился в семье первым и последним.

Наконец я понял почему старшая сестра не общается со своей матерью.

Моя мама – ведьма. Вы мне не верите? А напрасно. Девочки, с которыми я сейчас живу в одной комнате, верят. И очень меня боятся. Правда, зря. Я ведь не кусаюсь, честное слово. И я очень хорошо воспитана, знаю, когда нужно поздороваться и попрощаться, когда нужно сказать «спасибо» и «пожалуйста». Я знаю, что не нужно кричать, драться, спорить, отбирать игрушки у младших. Нет, в самом деле, меня очень хорошо воспитали. Вот и сейчас, мне не нравится, что меня забрали в этот дом, где я должна жить в одной комнате с еще десятком девочек, когда раньше у меня была своя комната, свои собственные игрушки, компьютер, множество видеокассет с мультфильмами, которые мне очень нравились. Здесь же ничего этого нет, но я молчу и говорю «спасибо» и «пожалуйста» в нужный момент. Я знаю, что нужно только подождать. Скоро я вырасту и уеду к тете Наташе, которая живет в другом городе. Я помню ее адрес, мама много раз проверяла, хорошо ли я все запомнила. Вы тоже хотите знать адрес тети Наташи? Простите, но это невозможно. Мама строго-настрого наказала никогда никому не говорить.

Меня уже раньше спрашивали, не знаю ли я каких-нибудь адресов или имен маминых знакомых. Ну, разумеется, я не знала! Ведь мама сказала, что это никому нельзя рассказывать. Никогда. И я не рассказала всем этим бесчисленным мужчинам и женщинам, которые задавали мне этот вопрос. И множество других вопросов. Я даже удивлялась – как им не надоест спрашивать? Но меня хорошо воспитывали, как я уже говорила, и я только вежливо качала головой и говорила: «Простите, но я ничего не знаю. Извините, но мама мне ничего не рассказывала». И они мне поверили. Ведь так сложно не поверить такой вежливой девочке. А если вежливость подкрепляется еще и большими голубыми глазами и двумя светло-русыми косами с алыми бантиками, то совершенно невозможно предположить, что такой ребенок может солгать. Мама мне об этом тоже говорила. Поэтому я всегда следила за тем, чтобы мои волосы были тщательно причесаны, лицо умыто, а бантики – аккуратно завязаны.

Я только не знаю, зачем они приводили ко мне всех этих врачей. Они называли это – «тест». Нет, слово-то само я понимаю. Ведь у меня был свой компьютер, я же говорила уже, правильно? Но ведь я – не компьютер, зачем же меня тестировать, да еще так глупо? Они показывали мне какие-то картинки, на которых не было рисунков, а только яркие пятна. А еще были картинки-кляксы. Мне светили в глаза специальным фонариком и стучали по коленкам резиновым молоточком. Но я все это терпела, ни разу не выказав своего недовольства, точно так, как учила меня мама. И, в конце концов, я оказалась здесь. В этом странном доме, в котором у меня нет своей комнаты, а есть общая спальня, где живут еще девочки. Вообще-то, в этом доме живут дети разного возраста, от самых маленьких, до таких, которые старше меня. Они называют это – «приют». Мама предупреждала о существовании таких домов.

Я долго ждала, что мама придет и заберет меня обратно, в нашу уютную квартиру. Но она все не приходила. Я спрашивала у тех людей, которые задавали мне вопросы, когда же появится мама, но они не отвечали, только гладили по голове и поправляли бантики в косичках. А когда меня привезли в этот приют, то воспитательница сказала, что мама никогда за мной не придет. Сначала я не поверила, но потом увидела газету, в которой было рассказано о наших собраниях, и поняла, что воспитательница сказала правду, и я больше никогда не увижу маму. Именно на такой случай мама заставила заучить меня адрес тети Наташи. Я помню все, чему учила меня мама…

Что за собрания, о которых я только что говорила? Ну, это происходило регулярно. Собирались мамины знакомые для отправления Ритуала. Они были такие же, как моя мама, и я стала такой же. Мы – ведьмы.

Мама привела меня туда, когда мне исполнилось шесть лет. Я помню этот день, как будто все происходило вчера. До этого мама, уходя из дому, говорила, что идет к своим подругам. Я привыкла и никогда не плакала. Мама обещала, что когда-нибудь и я смогу пойти с ней. И вот – я пошла.

Там было много незнакомых людей, но попадались и знакомые лица. Дядю Сашу и тетю Лену я часто видела у нас в гостях. Потом я запомнила и остальных. Мама говорила, что они – наша семья. И это так и есть. Сейчас я думаю о тех, кто лишил меня семьи, и мое воображение рисует сладкие картины мести. Но я подожду. Главное – не забыть никого. Ни одного из тех, кто задавал мне дурацкие вопросы, ни одного врача, который подсовывал мне идиотские картинки. А уж воспитательницу, которая все время придирается ко мне и называет «ведьминым отродьем», я никогда не смогу забыть.

В тот самый первый день, когда мама взяла меня с собой на собрание, туда принесли ребенка. Совсем маленького, грудного. Наверное, ему было только несколько недель, не больше. До этого я никогда не видела таких маленьких детей. Он был такой смешной. Эти маленькие ручки и ножки, которыми он беспорядочно размахивал, когда его распеленали и положили на стол посреди комнаты, удивили меня тем, что на каждой ручке, на каждой ножке, было по пять пальчиков, таких крошечных, совсем-совсем крошечных. И он плакал. Громко, очень громко. Кричал, захлебываясь своим криком, раскрыв широко маленький ротик, некрасиво краснея всей кожей от своего крика. Может быть ему было холодно или он хотел есть, я не знаю. Все окружили стол и начали петь, сначала тихо, потом все громче и громче, перекрывая крик этого ребенка. Что пели? Этого я вам не скажу. Нет, я знаю слова и мелодию, я даже сама могу это спеть. Но мама говорила, что нельзя рассказывать об этом непосвященному, не принимавшему участие в Ритуале. Так что, не просите меня, я не могу сказать.

Да, так вот, об этом ребенке. Все пели, я чувствовала, как звуки голосов сплетаются в какую-то картину, я просто видела эту картину, понимаете? Видела! Это было прекрасно – алые сполохи на черном переливчатом бархате. Я раскачивалась в такт звукам, даже хотела подпевать, но могла только тянуть мелодию, не зная слов. Да, тогда я еще не знала слова…

Потом из круга вышел дядя Сережа. Мы познакомились потом, он был моим лучшим другом, а в тот день это был просто незнакомый мужчина, про которого мама сказала, что он – хороший.

Он подошел вплотную к столу, на котором лежал плачущий ребенок и поднял руку. Сначала я не поняла, что же он сжимает в пальцах. Потом увидела – нож. Странный такой нож. Совсем не такой, как были у нас на кухне. Этот нож был не металлический, а костяной. По тонкому лезвию змеились непонятные знаки. Он был изящен, этот нож, который дядя Сережа одним плавным движением погрузил в грудь ребенка.

Наступила тишина. Я помню, мне казалось, что эта тишина – материальна, ее можно трогать руками и даже отрезать кусочек, попробовать на вкус. Она давила, как толстое одеяло в жаркую летнюю ночь. Это потому, что в один момент прекратилось и пение людей, и крик ребенка. Я плавала в волнах тишины, пока не услышала тихий хрип и бульканье, исходившие от стола. Мама подтолкнула меня вперед, к дяде Сереже. Я увидела, как он аккуратно разрезал младенца вдоль, рассек грудную клетку точно посередине, вскрыл животик. Но ребенок был еще жив, он хрипел, а внутри него булькала кровь. Тихо-тихо. Я видела его красные вздрагивающие внутренности, видела как кровь толчками растекается по крошечным ручкам и ножкам, заливая едва дрожащие малюсенькие пальчики. От запаха этой крови кружилась голова, и во рту появился кисловатый привкус.

Дядя Сережа взял мою руку и потянул ее к ребенку. Я подчинилась, словно во сне. И я помню это первое касание, когда мои пальцы погрузились в теплую мокрую плоть, я помню вязкость крови и скользкость кишок. И сердце. Сердце этого ребенка под моей изучающей рукой. Оно еще билось. Непередаваемое ощущение! Я даже не могу это описать, это нужно почувствовать самому. Я как-то сразу поняла, чего от меня ждет дядя Сережа и все, стоящие вокруг. Я сжала это крошечное сердечко в своей ладони и рванула руку вверх, поднимая ее над головой, с зажатым в пальцах комочком.

Услышав общий вздох, я поняла, что все сделала правильно. Дядя Сережа одобрительно кивнул мне, и я повернулась к остальным. Мама смотрела на меня с гордостью. Я все еще держала над головой это сердце, и мне казалось, что оно бьется, затихая под моими пальцами. Кровь потекла по моей руке, несколько капель упали на лицо, на губы, и я слизнула их, чем вызвала еще один восторженный вздох всех. Кто-то подставил специальное блюдо, на которое я положила это сердце, уже переставшее вздрагивать…

Уже дома я спросила у мамы, все ли сделала правильно.

Да, доченька, - ответила она. – Ты у меня просто умница.

Меня беспокоил вопрос, хорошо ли то, что произошло там, на собрании. Ведь этот ребенок умер.

Но ты же ломала кукол, чтобы посмотреть, как они устроены? – сказала моя мама. – Вот и тут – то же самое. Это – как кукла, не более того. Я горжусь тобой, доченька.

Я поняла, что мама права. Моя мама всегда была права, я привыкла ее слушаться. И потом, это была такая интересная игра, смотреть, что у них внутри, у этих живых кукол.

Там, в газете, которую я видела у воспитательницы, написано, что их было сорок восемь. Тех, кто умер на наших ритуалах. Я не помню. Возможно, они правы, возможно – нет. Может быть, их было больше или меньше. Мы не считали. Зачем был нужен этот подсчет? Некоторых я помню, многих забыла. Вот женщину с родинкой я помню хорошо. Наверное, это потому, что мне очень понравилась родинка. Знаете, такая небольшая, темно-коричневая, даже шоколадная, чуть ниже ключицы на плече. Она так красиво смотрелась на белой коже. Я захотела, чтобы у меня была такая же. Я хотела быть такой же красивой, как эта женщина с родинкой и волнистыми пепельными волосами. Волосы у меня тоже красивые, но вот родинки такой нет. Только немного веснушек на носу. Мне разрешили срезать у нее этот кусочек кожи, с родинкой. Я хранила этот отрезанный клочок в шкатулке, смазывая кремом, чтобы кожа не засохла, и часто прикладывала к своему плечу, примеряя – как подошла бы мне такая родинка. Жаль, что у меня такой нет, она красиво выглядела на фоне моей кожи. Я даже хотела приклеить к плечу этот кусочек, но мама не разрешила, сказав, что все равно не будет держаться…
Я не знаю, где теперь моя мама, дядя Сережа и все остальные. Я только понимаю, что больше никогда не увижу их. В тот день, когда чужие люди увезли маму, она сказала мне:

Доченька, будь умницей и помни все, чему я тебя учила.

Я помню, у меня очень хорошая память. Теперь мне четырнадцать лет и уже год, как я живу в этом приюте. Скоро, очень скоро я вырасту и поеду к тете Наташе. Я знаю, что она меня ждет, потому что однажды пришла открытка на мое имя, никем не подписанная и без обратного адреса. Это прислала она, тетя Наташа. Я приеду к ней, у меня будет новая семья, и я опять буду чувствовать это непередаваемое словами ощущение биения чужого сердца под ищущими пальцами. Нет, я не могу это описать, это нужно почувствовать самому…

Уильям Тенн

А моя мама - ведьма!

Все безмятежное детство свое провел я целиком и полностью убежденный, что моя мать - самая настоящая колдунья. Это отнюдь не ущемляло, не ранило неокрепшего детского самосознания - более того, придавало на первых порах уверенности, порождало чувство полной своей защищенности.

Самые первые воспоминания мои связаны с трущобами бруклинского Браунсвилля, известного еще под названием нью-йоркского Ист-Энда, где мы жили в сплошном окружении одних только ведьм. Встречались они здесь на каждом шагу, роились на лавочках у любого парадного, сопровождая шумные наши детские забавы угрюмым бурчанием и мутными взглядами исподлобья. Когда кто-нибудь из нас, мальчишек, в пылу игры подлетал вплотную к крылечку, оккупированному шипящими ведьмами, воздух вокруг бедолаги сгущался мороком и от черной магии аж потрескивал - результат витиеватых проклятий жутких старух.

«Чтоб ты больше не вырос и навеки остался карлой! - так звучало одно из самых распространенных и невинных заклинаний, чуть ли не приветственное. - А если даже и подрастешь, чтоб вечно торчал редиской из грядки - скрюченными ножками кверху!»

«Чтоб ты с головы до ног покрылся струпьями от чесотки, - гласило следующее, уже несколько менее безобидное. - Но сперва ногти твои пусть отсохнут да отвалятся, чтобы даже почесаться как следует было нечем!»

Подобные миленькие пожелания никак не могли адресоваться лично мне - слишком хорошо известны были округе устрашающие способности моей матери. Да и сам я к тому времени был уже кое-чему обучен - наипростейшим детским пассам - и незатейливые уличные проклятия отводил вполне умело. К тому же, укладывая меня в постель, мать на всякий случай подстраховывалась - неизменно сплевывала трижды через левое плечо, дабы обуздать и обратить вспять темные силы, накликанные за день недоброжелателями, обрушить бумерангом на их же поганые головы, да еще с утроенной количеством плевков силой.

И вообще, иметь в семье собственную ведьму считалось во времена моего детства дополнительным бытовым удобством, своего рода даром судьбы. Мать же моя была не просто колдуньей - аидише (то бишь, еврейской) ведьмой, и чары свои уснащала невероятным компотом из немецкого, идиша и словечек из никому неведомых славянских говоров. Но это отнюдь ее не смущало - отпрыск семейства лондонских евреев, она к моменту встречи с моим будущим отцом владела едва ли десятком-другим выражений на идише. Отца моего, отставного ешиботника из Литвы и пламенного социалиста по убеждениям, матушка заарканила в лондонском Ист-Энде на полпути в Америку. Молодая мигом воспользовалась новыми для себя обстоятельствами, чтобы начисто стереть из памяти свой бесполезный кокни - к чему он ей, спрашивается, в Новом Свете?

Пока отец обучал мать беглой речи на идише и ставил произношение, он мало чем мог помочь как ей, так и своему первенцу в противостоянии суеверному окружению бруклинских трущоб. Убежденный утопист, он лелеял свои научно обоснованные грезы о грядущем мироустройстве и приходил в совершенный ужас от повседневной материнской волшбы. Как человек эрудированный, отец знал уйму цветистых идиом, изящных оборотов речи, по любому поводу и без оного часами мог декламировать поэзию Бялика, цитировать других титанов еврейской мысли - от Иешуа до Маркса, - но в мире чар и заклинаний был беспомощен, аки дитя малое и неразумное.

А мать моя отчаянно нуждалась именно в магической поддержке. Наше возлюбленное чадо, наш бесценный малыш, твердила она постоянно и неизменно, самая вожделенная цель и такая удобная мишень для всех этих злопыхателей и завистников, живущих по соседству, и к их услугам здесь целые полки оккультных книг, целые библиотеки заговоров и заклинаний. Мама же не знала ни единого; ее высокий ранг среди ведьм нашего квартала зиждился исключительно на таланте вызывать духов и искусно отводить их в сторону, совершенно нейтрализуя при этом. Но ей катастрофически недоставало традиционных заклинаний - тех, что копятся в семье из поколения в поколение и, постоянно обогащаясь, передаются от матери к дочке. Похоже, она единственная сподобилась добраться до Соединенных Штатов без багажа подобной местечковой премудрости, закутанной в наследственные перины да зашитой в маменькины пуховые подушки. Единственным оружием моей матери поначалу оказались неистощимое воображение и фантастическая изобретательность.

К общему нашему счастью, они никогда не изменяли ей - с тех самых пор, как мать впервые вкусила сполна прелестей бруклинской жизни. К тому же все новое мама схватывала на лету - стоило ей лишь раз увидеть или услышать оккультную новинку, как она тут же включалась в оборонительный арсенал.

«Мах афайг!» - успевала незаметно шепнуть мне мама в бакалейной лавке под восторженное кудахтанье хозяйки заведения о моем цветущем и воистину ангельском облике. И неокрепшие детские пальчики тут же сами собою складывались в небезызвестную фигуру - древний знак против женского сглаза. Фига вообще оставалась последним резервом моей мальчишеской обороны, особенно когда я оказывался один на один со злокозненным окружением Браунсвилля; я мог ответить фигой, точно прививкой от бешенства, на любую недоброжелательную реплику и как ни в чем не бывало продолжать свои безмятежные детские игры. Если же, выполняя поручение, приходилось пробегать мимо череды мрачных старушечьих кагалов на крылечках многоквартирных домов, я всю дорогу тыкал фигами направо и налево, рассыпая их без всякого сожаления и ущерба и не ощущая благодаря этому никакой боязни.

И все же таланту моей матери в начертании пентаграмм и прочей ворожбе ни за что бы не развернуться во всю его ширь и мощь, не доведись ей однажды схлестнуться лоб в лоб с самой миссис Мокких. Уже одно зловещее имечко старой карга - «мокких» в переводе с идиша означало мор и глад и прочие напасти - грозило несусветными бедствиями и остужало самые горячие головы.

Почтенная дама с первой же встречи произвела на меня столь неизгладимое впечатление, что я, читая самые страшные волшебные сказки, неизменно представлял себе именно ее. В сопровождении четырех дочерей-коротышек - все в мамашу, одна другой страхолюдней - приземистая старуха по мостовой не шагала, а печатала шаг, как бы утверждая свое безусловное, нераздельное и вечное право на отвоеванную у незримого противника территорию и оставляя за собой почти осязаемое опустошение. Волосатая бородавка над правой ее ноздрей была так велика, что за спиной, и только за спиной - не дай Бог, услышит! - люди перешептывались, нервически хихикая: «У носа миссис Мокких вырос свой собственный носик!»

Эмоциональная связь матери и ребенка возникает еще до рождения. Мать дает жизнь, любовь, защиту; в зависимости от отношений с матерью складывается судьба человека. Образ матери всегда представляют сосредоточием добра и любви, символом всего самого лучшего и нежного в жизни человека.

Только вот не всегда мать оказывается копией лакированной растиражированной картинки; иногда именно мать может оказать самое зловещее и злокачественное влияние на судьбу своего ребенка.

Еще в утробе плод явственно ощущает желания и мысли своей родительницы. Ненависть к плоду, желание избавиться от него, намерение сделать аборт могут послужить роковыми обстоятельствами в будущей жизни человека.

Фрейд писал о том, что потом, в процессе жизни ребенка, после его появления на свет, мать может даже горячо привязаться к своему отпрыску, полюбить его всей душой, но влияние начального периода, утробного существования уже оказывает воздействие на формирование характера и судьбы.

Ученые ввели термин «страх матки» - оказывается, если до зачатия благополучно появившегося на свет младенца мать делала аборты, в ее организме остается странная, малоизученная память о происшедшей насильственной гибели эмбрионов. Она остается в матке, где происходит зачатие и развитие нового ребенка. Дети, родившиеся после абортов, более склонны к неврозам, их психика более хрупка, нестабильна, им гораздо труднее бороться за выживание и приспосабливаться к жизни.

Считалось, что плод еще не имеет сознания и памяти, однако уже в 24 недели ученые наблюдали у ребенка поведение, которое может указывать на истинное (познавательное) мышление. Плод не только умеет сердиться, гримасничать и улыбаться; когда в процессе ультразвукового исследования плод случайно ударили иглой во время процедуры амниоцентеза, он отворачивался от нее всем телом, определив рукой положение иглы, и бил ладонью по ее стволу.

Некоторые исследователи идут еще дальше и утверждают, что на психику будущего ребенка оказывает влияние эмоциональное состояние матери в момент зачатия! После рождения связь не исчезает, становясь еще нагляднее: психологи во время экспериментов убедились, что в роддоме роженицы просыпались именно в те моменты, когда начинал плакать именно их ребенок. При этом младенцы и матери находились в разных крылах здания!

Стоит ли удивляться, что настрой матери, ее психологическое состояние, ее слова становятся настоящим навигатором для будущей жизни их потомка. Иногда это влияние становится поистине смертоносным - для ребенка, для окружающих или для самой матери, как в случае с римским императором Нероном. Мать его, Агриппина, будучи беременной, обратилась к предсказателю, чтобы узнать - будет ли ее потомок царствовать?

Прорицатель сообщил молодой Агриппине ужасные вести из будущего: родившись, царствовать будет, но при этом убьет свою мать. «Пусть убивает, лишь бы царствовал!» - воскликнула в восторге честолюбивая царица. И, правда, убил.

Стал жестоким и кровожадным тираном, а потом совершил и организовал несколько хитроумнейших покушений, которые в конце концов увенчались успехом! Вот пример типичного материнского заклятия, психологической программы; вероятно, в детские нежные годы будущий матереубийца любил слушать неоднократно повторяемую историю своего рождения и предсказания великой и ужасной участи.

«Ну, что тебе рассказать, сынок, - ласково так говорила Агриппина, укладывая спать крошку-сына, - я тебе уже все сказки тысячу раз рассказала»… » А про предсказание-то, мама… Мою любимую. Как я буду цезарем, а потом убью тебя!« - примерно такой диалог слышался теплым римским вечером в царских покоях. Раз уж история нашла отражение У Светония и Тацита, великих историков, значит, она действительно стала притчей во языцех, повторяясь, как заклинание, внушение, определяя все будущие поступки императора.

Раз уж любимая мама, главный оракул жизни любого ребенка, сообщила о неотвратимости события, долг сына - выполнить то, что от него зависит! Подобную ситуацию с изумлением наблюдали и описывали в 18 веке пытливые исследователи человеческой души (психологии, как науки, тогда еще не было), присутствовавшие на казнях лондонских преступников. Наказание даже за пустячную кражу, скажем, носового платка, тогда было довольно однообразным - смертная казнь.

А преступники выходили на эшафот с шутками, прибаутками, поклонами, всем своим видом являя полное довольство своей участью. Словом, вели себя как артисты после удавшегося выступления. Ученые заинтересовались этим поразительным фактом и пришли к выводу, что радость и удовлетворение связаны с выполнением материнской программы - заклятия! Это были дети нищих кварталов, из семей, в которых отцы так же промышляли воровством и грабежами; с ранних лет малолетние отпрыски слышали от своих мам одну и ту же фразу: «Ты такой же, как твой отец! Ты кончишь на плахе, как и твой папочка!»…

Внушенная программа с точностью компаса приводила мальчика в руки палача; он делал все, чтобы выполнить пожелание любимой мамы, ведь слова родителей, даже самые страшные, дети воспринимают как руководство к конкретным действиям… В связи с таким влиянием матери на судьбу ребенка психологи употребляют иносказательный термин: «мать - ведьма», имея в виду то зловещее влияние, которое имеют ее заклятия и внушения. Такая мать словно заколдовывает, очаровывает своего малыша злым очарованием, толкая его к неминуемой гибели.

В медицинской и психологической практике известен феномен «маленького калеки»: ребенок непрерывно болеет, зачастую очень тяжело, а рядом всегда находится жертвенная и горячо любящая мать, которая лечит его, водит по врачам, оплачивает дорогостоящее лечение… На самом деле мать бессознательно внушает ребенку программу болезни; именно в такой ситуации она чувствует себя нужной, любимой, повышается ее самооценка, а жизнь - обретает смысл.

Наркологи, например, часто бессильны помочь алкоголикам, которых на прием приводит мама и начинает беседу с врачом со слов: «Мы пьем, доктор!». И врач с ужасом видит скрытое, тайное удовлетворение, которое просвечивает на лице женщины. Это одна из разновидностей психологического вампиризма; пьянство сына не позволяет ему отдалиться от матери, взять ответственность на себя, начать самостоятельную жизнь.

Сознательно такая мать искренне желает добра своему ребенку, но темные силы в ее подсознании заставляют ее калечить и убивать своего сына. Не случайно во многих программах, связанных с избавлением от зависимостей, предполагается отсутствие контактов с семьей, даже с матерью. Особенно - с матерью… Известный актер Краско умер от последствий алкоголизма; в годовщину его безвременной гибели по телевизору показали безутешных родителей, которые рассказали, как помогали сыну справиться с вредной привычкой. «В таком состоянии домой не приходи!», - так реагировала мать на его пьянство.

В переводе на «психологический язык» это звучит так: «Продолжай пить, но делай это не здесь». То есть, материнские заклятия могут иметь даже непрямой смысл, а подтекст, который, тем не менее, так же ядовит и зловещ.

На примере многих известных людей мы можем проследить разрушительное и темное влияние матери, которая сознательно, может, и любила своего ребенка, но неявно прокляла и искалечила его душу и жизненный путь. Сталина мать била так, что уже будучи тираном и деспотом, он обратился к ней с вопросом: «Мама, зачем ты так меня била?»… «А чтобы ты человеком вырос», - оправдала свои действия мамаша. И, как пишет Э.Радзинский, всю жизнь Сталин руководствовался этим принципом: бить. Сажать, пытать, расстреливать, в общем, наказывать - чтобы людьми стали…

Писательница Л.Васильева приводит в своей книге некоторые факты и свидетельства в связи со старшим братом Ленина, Александром Ульяновым, который, как известно, был повешен за покушение на царя. По некоторым источникам, Александр не был законнорожденным; его отцом называют известного революционера. По крайней мере, случай, который произошел с маленьким Александром, внушает определенные мысли: в возрасте полутора лет ребенок упал с высокого обрыва и покатился к Волге, а мать в это время оставалась на берегу, глядя на падение своего первенца с высоты…

Вроде как она была в шоке и растерялась. Впрочем, существует мнение, что она сама толкнула ребенка, потому и не бросилась за ним, как инстинктивно поступила бы любая мать (да и просто нормальный очевидец происходящего). Став юношей, Александр немедленно занялся революционной деятельностью, причем именно таким образом, чтобы быть изобличенным и схваченным! В тюрьме и на суде он предлагал товарищам переложить всю ответственность на него; «говорите все на меня», - прямым текстом заявлял он о своей готовности к смерти. Подавать прошение о помиловании он отказался, а после встречи с матерью еще более укрепился в своем решении!

Материнские уговоры и увещевания во время тюремного свидания привели к тому, что юноша в возрасте чуть за двадцать отправился на плаху, даже не попытавшись спасти свою жизнь… Известную кавалергард-девицу Надежду Дурову мать отвергла еще в момент рождения; она хотела мальчика, даже имя придумала - Модест. От новорожденной отвернулась к стене, а потом, позже, и вовсе выбросила плачущего младенца из окна кареты, раздражившись детскими воплями.

Девочка выросла, стала носить мужское платье, овладела наукой сабельного боя, отправилась на войну. Даже на балах танцевала за мужчину, говорила о себе в мужском роде, причесывалась по-мужски, и это - в начале 19 века! Удостоилась награды самого Николая Первого, но на Пушкина произвела ужасающее впечатление своей неестественностью, странностью. А вот мать Оскара Уайльда страстно желала иметь девочку, так что долго будущего узника рэдингской тюрьмы, куда он попал за гомосексуализм, водили в платьицах, а в длинные локоны вплетали ленты, завязывали банты…

Мать поэта Максимилиана Волошина воспета огромным количеством литераторов Серебряного века, однако малоизвестен тот факт, что она обливала сына презрением, унижала, считала чуть ли не выродком… Личная жизнь Волошина - череда утрат, удел его всегда оставался одинаков - быть брошенным, ненужным, отвергнутым. Ведь лейтмотивом материнских оскорблений было: «Кому ты нужен, урод и трус!».

Известно множество лирических стихотворений Есенина, посвященных матери. На самом деле все они - о бабушке, которая и воспитывала маленького Сережу, пока родная мать жила в городе, отделившись от мужа и даже требуя от него свой паспорт, чтобы и впредь жить отдельно. Родила она даже и другого ребенка, которого отдала малознакомым людям. Естественно, не от мужа.

А когда Есенин заболел, мать проворно принялась готовиться к его смерти, села к окошку лирически шить саван для будущего покойника. Он мешал матери, из-за него она не смогла уйти от постылого мужа, отдала более любимого ребенка от более любимого мужчины в чужие руки; подсознательно она желала его смерти и даже заранее принялась готовиться к ней. Поэтому тяга к смерти у поэта прослеживается с ранней юности, когда он впервые пытался свести счеты с жизнью, глотнув уксусной эссенции. Ведь от родной мамы он получил тайный приказ: «Умри, ты мешаешь».

Примеры бесконечны, но особенно показательной была история матери астронома Иоганна Кеплера. Она пила и колотила полуголодных детей, проклиная и желая всяческих бед - то есть, была настоящей матерью-ведьмой. И добилась-таки результата: посовещавшись, соседи объявили ее ведьмой, а суд приговорил ее к сожжению. И сожгли, хотя кроме проклятий и злонравия, никаких доказательств общения с дьяволом так и не было найдено. Сам же Кеплер, хилый, больной, страдавший серьезным дефектом зрения, стал великим астрономом, гениальным ученым; он просто постарался покинуть такой жестокий земной мир, только не умерев, как приказывала злая мамаша, а уйдя в созерцание бесчисленных звездных миров, может быть, более добрых и мирных, чем наш.

Так что способы избежать страшного программирования существуют, надо только вовремя принять меры к «расколдовыванию», к снятию заклятия, наложенного матерью. Психолог Эрик Берн предлагает простой способ: когда какая-то темная сила толкает вас совершить то, что вы не хотите делать, надо просто заложить руки за спину и тихо сказать: «Нет, мама, я не буду этого делать!».

Ты смеешься так бесстрашно мне в лицо. Даже больше иронично, чем действительно весело, как обычно. Эти люди пришли не в первый раз. Они приходили и раньше. Предупреждали. Угрожали. Наставляли тебя отказаться от чудес. Говорили: "Пожалей сына! Что с ним станется?" А ты смеялась. Не так действительно весело, как при мне, а больше иронично. И я смеялся. Но потом. Когда они уходили. Мы смеялись вместе. Насмехались над этими жалкими людьми, которые никогда не вкусят опьяняющей силы магии, силы чудес, что ты показывала мне, мама. Да, тебя даже раз забирали в главную темницу нашей деревни. Она была похожа на жалкую землянку, а не на ту неприступную крепость, которая была бы в состоянии удержать тебя. Моя мама. Моя безумная, молодая и вечно веселая мать. Возможно, ты бы успела подольше поплясать и посмеяться, если бы помогала им - жалким беспомощным людям. Если бы собирала травы и лечила их глупые болезни. Как другие знахарки. Если бы ты была обычной знахаркой, а не той могущественной колдуньей, способной творить потрясающие мое воображение чудеса. Чудеса сгубили тебя. Они сказали, что молоко киснет, стоит тебе пройти мимо. И никто не разбирался в том, что молоко то уже как неделю стояло там в углу двора, прокисшее ради привлечения мошкары, что заполоняла в жаркие дни огороды. Они сказали, что весна задерживается все больше с каждым годом. С каждым прожитым тобою годом. Будто магия, которая способна повлиять на божественные силы природы, но не способна повлиять на решение деревенского судьи, существует. Да, ты смеялась. Не не верила, а знала, что им не хватит смелости пойти против тебя. Они и сами не поняли, каким образом сумели. Каким образом собрали сил для того чтобы схватить ту, что способна погубить судьбы их детей одним проклятьем. Но они схватили. Ты тогда успела мне сказать лишь то, что мне повезло родиться мужчиной. Мужчину оберегают все законы на земле. Такого и без того сильного мужчину, но не слабую рыжеволосую женщину. И все. И тебя уволокли. Я смеялся тогда как сумасшедший. Как ты. Я думал - сейчас произойдет новое веселье. Сейчас они снова испугаются твоей силы. Я не знал, что существует сила, могущественней твоей. Сила очищающего огня. Тебя считали ведьмой, что по ночам оборачивается птицей и летит к сестрам своим на дьявольский шабаш. Четырехкрылая ведьма. Ты кричала - король глуп! Они кричали - ты сгоришь так, как горела во лжи! Ты кричала... да просто кричала. Диким смехом. Они кричали - танцуй, пока жива! Ты смеялась над их бедностью. Они проклинали тебя за то, что подковы их коней трескаются. И никто не разбирался в том, что подковам тем больше двадцати лет. Ты не кричала и не смеялась, когда они взгромоздили тебя на стог хвороста. Не молвила ни слова, когда тебя привязали к столбу. Они кричали - напейся пьяною нашего гнева! Я кричал - Аллилуйя Огненной Деве! И ты пронзительно засмеялась. Возликовала и вознесла свои очи к небу, когда пламя коснулось твоих ног. И танцевала... танцевала... танцевала...