Виктор Франкл — знаменитый австрийский врач-психотерапевт, психолог и философ, прошедший через Освенцим. Приводим главу из его книги «Сказать жизни «Да!», над которой он работал в лагере и завершил после освобождения .

Человек, утративший внутреннюю стойкость, быстро разрушается. Фраза, которой он отклоняет все попытки подбодрить его, типична: «Мне нечего больше ждать от жизни». Что тут скажешь? Как возразишь?

Вся сложность в том, что вопрос о смысле жизни должен быть поставлен иначе. Надо выучить самим и объяснить сомневающимся, что дело не в том, чего мы ждем от жизни, а в том, чего она ждет от нас. Говоря философски, тут необходим своего рода коперниканский переворот: мы должны не спрашивать о смысле жизни, а понять, что этот вопрос обращен к нам - ежедневно и ежечасно жизнь ставит вопросы, и мы должны на них отвечать - не разговорами или размышлениями, а действием, правильным поведением. Ведь жить - в конечном счете значит нести ответственность за правильное выполнение тех задач, которые жизнь ставит перед каждым, за выполнение требований дня и часа.

Эти требования, а вместе с ними и смысл бытия, у разных людей и в разные мгновения жизни разные. Значит, вопрос о смысле жизни не может иметь общего ответа. Жизнь, как мы ее здесь понимаем, не есть нечто смутное, расплывчатое - она конкретна, как и требования ее к нам в каждый момент тоже весьма конкретны. Эта конкретность свойственна человеческой судьбе: у каждого она уникальна и неповторима. Ни одного человека нельзя приравнять к другому, как и ни одну судьбу нельзя сравнить с другой, и ни одна ситуация в точности не повторяется - каждая призывает человека к иному образу действий. Конкретная ситуация требует от него то действовать и пытаться активно формировать свою судьбу, то воспользоваться шансом реализовать в переживании (например, наслаждении) ценностные возможности, то просто принять свою судьбу. И каждая ситуация остается единственной, уникальной, и в этой своей уникальности и конкретности допускает один ответ на вопрос - правильный. И коль скоро судьба возложила на человека страдания, он должен увидеть в этих страданиях, в способности перенести их свою неповторимую задачу. Он должен осознать уникальность своего страдания - ведь во всей Вселенной нет ничего подобного; никто не может лишить его этих страданий, никто не может испытать их вместо него. Однако в том, как тот, кому дана эта судьба, вынесет свое страдание, заключается уникальная возможность неповторимого подвига.

Для нас, в концлагере, все это отнюдь не было отвлеченными рассуждениями. Наоборот - такие мысли были единственным, что еще помогало держаться. Держаться и не впадать в отчаяние даже тогда, когда уже не оставалось почти никаких шансов выжить. Для нас вопрос о смысле жизни давно уже был далек от того распространенного наивного взгляда, который сводит его к реализации творчески поставленной цели. Нет, речь шла о жизни в ее цельности, включавшей в себя также и смерть, а под смыслом мы понимали не только «смысл жизни», но и смысл страдания и умирания. За этот смысл мы боролись!

В сентябре 1942 года Виктор Франкл, знаменитый еврейский психиатр и невролог, был арестован и вместе со своей женой и родителями отправлен в нацистский концентрационный лагерь. Когда лагерь был освобожден через три года, большинство его родственников врача погибли, включая его беременную жену. Однако он - заключенный номер 119104 - выжил. Книгу о своей жизни в концлагере «Человек в поисках смысла», мгновенно ставшую бестселлером, Виктор Франкл написал за 9 дней. Размышляя о судьбах заключенных, автор пришел к вывод, что разница между теми, кто выжил и тем, кто нет, заключалась в одном - стремлении к Смыслу.

Согласно наблюдениям Виктора Франкла за узниками концлагеря, люди, которые сумели обрести смысл даже при самых ужасающих обстоятельствах, оказались гораздо более стойкими, чем остальные. «У человека можно отнять все, кроме одной вещи», - писал Франкл в своей известной книге, - «последняя из человеческих свобод - это возможность самостоятельно выбирать, как относится к тем или иным обстоятельствам».

В книге «Человек в поисках смысла» Франкл описывает пример с двумя заключенными, у которых прослеживалось суицидальное поведение. Как и многие другие в лагере, эти мужчины потеряли надежду, перестали видеть смысл в жизни. «В обоих случаях важно было дать им понять, что их еще что-то ждет в жизни, что у них есть будущее». Для одного мужчины таким лучом надежды стал младший ребенок, живший тогда заграницей. Для другого - ученого - эту роль сыграла серия книг, которую он должен был завершить. Франкл писал: «Эта уникальность и исключительность, которая выделяет каждую личность и придает смысл ее существованию, имеет отношение к творчеству настолько же, насколько и к человеческой любви. Когда выясняется, что невозможно заменить одного человека другим, в полной мере проявляется ответственность человека за свое существование и его продолжение. Человек, осознавший свою ответственность перед другим человеческим существом, которое страстно его ждет, или перед незаконченной работой, уже не сможет бросаться своей жизнью. Он знает, «зачем» ему жить, и будет способен вынести почти любое «как».

Кажется, что сегодня идеи, представленные в сочинении Франкла - акцентирование на смысле, значимость страданий и ответственность не только перед самим собой, но перед чем-то бóльшим - расходятся с принципами современности, когда человек более заинтересован личным счастьем, нежели поиском смысла. Автор замечает: «В глазах европейцев важной характеристикой американской культуры является императив: опять и опять приказывается и предписывается “быть счастливым». Но счастье не может быть объектом стремления, погони; оно должно быть результатом чего-то другого. Надо иметь основание «быть счастливым”».

Согласно данным Gallup, наличие цели и смысла в жизни увеличивает уровень благополучия и довольства жизнью, улучшает душевное и физическое здоровье, повышает выносливость и уверенность в себе, а также снижает вероятность депрессии. А человек, находящийся исключительно в поиске счастья, оказывается, чувствует себя менее счастливыми. Это же отмечает Франкл, когда говорит, что «поиск счастья мешает самому счастью».

Во время проведения психологического исследовательских 400 американцев в возрасте от 18 до 78 лет ответили на вопрос, есть ли в их жизни смысл и/или счастье. На основе данных, полученных от респондентов - уровне стресса, их финансовых возможностях и наличии детей - ученые пришли к выводу, что жизнь, наделенная смыслом и счастливая жизнь в определенной степени пересекаются, но по сути очень различны. Счастливая жизнь, заявили психологи-исследователи, ассоциируется со способностью брать, в то время как жизнь осмысленная - со способностью давать.

«Счастье без смысла характеризует довольно поверхностную, сконцентрированную только на самом себе, даже эгоистичную жизнь, в которой все идет хорошо, потребности и желания легко удовлетворяются, а сложностей стараются избегать»

«Счастье без смысла характеризует довольно поверхностную, сконцентрированную только на самом себе, даже эгоистичную жизнь, в которой все идет хорошо, потребности и желания легко удовлетворяются, а сложностей стараются избегать», - пишут авторы статьи. Психологи утверждают, что счастье - это ничто иное, как удовлетворение желания. Элементарный пример: вы чувствуете себя счастливым, утолив голод. Другими словами, люди становятся счастливыми, когда получают то, что хотят. Но не только люди способны на подобные чувства - животные тоже имеют потребности и желания, и удовлетворив их, они в равной степени чувствуют себя счастливыми.

Отличает же людей от животных вовсе не поиски счастья, но преследование смысла - исключительной особенности человека. Это заключил Рой Баумайстер, написавший в соавторстве с Джоном Тирни книгу «Сила воли: Заново открывая величайшую силу человека». Мартин Селигман - другой известный ученый-психолог наших дней - описал осмысленную жизнь как «использование ваших сильных сторон и талантов на пользу чему-то большему, чем ваше эго. К примеру, обретение смысла жизни связывают с такими простыми поступками, как покупка подарков другим людям или заботой о детях. Люди, которые обладают высоким уровнем осмысленности жизни, часто продолжают поиски смысла, даже понимая, что это будет во вред их счастью. «Мы проявляем заботу о других людям, посвящаем им себя. Это привносит в нашу жизнь смысл, однако совсем не обязательно делает нас счастливыми», - приходит к выводу Баумайстер.

Возвращаясь к жизни еврейского психотерапевта, важно рассказать об эпизоде, который произошел до его заключения в концентрационный лагерь. Эпизоде, определяющем разницу между поиском смысла и поиском счастья в жизни. Франкл был успешным психологом с международным именем. Еще 16-летним юношей он вступил в переписку с Зигмундом Фрейдом и получал от великого ученого восхищенные комментарии. Во время обучения в медицинской школе он не только основал центр по предотвращению самоубийств среди подростков, но также начал развивать логотерапию - собственную методику в клинической психологии, направленную на преодоление депрессии при помощи поиска личного смысла жизни.

К 1941 году теории Виктора Франкла уже являются достоянием мировой общественности, он работает начальником неврологического отделения в венском госпитале Ротшильда, где, рискуя собственной жизнью и карьерой, ставит ложные диагнозы душевнобольным пациентам, чтобы спасти их от эвтаназии по нацистской программе. В том же году известный врач принимает решение, изменившее всю его жизнь.

Достигнув определенных карьерных высот и осознавая опасность нацистского режима, Франкл запросил визу в Америку и получил ее как раз в 1941 году. В то время нацисты уже начали отправлять евреев в концлагеря, забирая в первую очередь стариков. С одной стороны, Франул понимал, что момента, когда нагрянут в дом его родителей, не придется ждать долго. Также он понимал, что как только это случится, он должен будет отправиться в заключение вместе с ними, чтобы помочь им справиться с ужасами лагерной жизни. С другой стороны, он недавно сам стал мужем, и свежая американская виза соблазняла возможностью оказаться в безопасности и спокойно продолжить успешно начатую карьеру. Виктор Франкл решил пренебречь личными целями, чтобы остаться с семьей и помогать им, а позже и другим узниками в концентрационном лагере.

Истина, извлеченная еврейским доктором из тех невообразимых страданий, через которые ему пришлось пройти в заключении, актуально и сегодня: «Бытие человека всегда направлено к чему-то или кому-то иному, чем он сам - будь это смысл, который надо осуществить, или другой человек, с которым надо встретиться. Чем больше человек забывает себя - отдавая себя служению важному делу или любви к другому человеческому существу - тем более он человечен и тем более он реализует себя».

Баумайстер и его коллеги согласятся, что поиск смысла и есть то единственное, что делает человека человеком. Отставляя в сторону свои эгоистичные желания и посвящая себя другим, мы не только проявляем гуманность, но и осознаем, что хорошая жизнь заключается в чем-то большем, нежели погоне за простым счастьем.

В молодости, решая, кем ему стать - карикатуристом или психотерапевтом, Виктор Франкл сказал себе: «Как карикатурист я смогу подмечать человеческие слабости и недостатки, а как психотерапевт я смогу увидеть за сегодняшними слабостями возможности для их преодоления». Письма, приходившие из разных стран, со словами «Доктор Франкл, ваши книги изменили всю мою жизнь» стали лучшим подтверждением того, что выбор он сделал правильный.

В юности меня, как и многих, мучил вопрос: кому нужна моя жизнь? Ответы я искала везде, но помогали в основном книги: Ричард Бах, Томас Манн, Герман Гессе... Они не давали рецептов, а ставили новые вопросы, но это было даже интересно. И когда отец принес только что изданную книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла», я почувствовала себя путником, который мучился от жажды и вдруг увидел бьющий из-под земли родник. Слово смысл было для меня тогда знаком узнавания, о смысле много говорили в аудиториях, на кухне, под звездным небом...

Книгу я прочитала за одну ночь и, закрыв последнюю страницу, уже знала, что еще не раз к ней вернусь. И возвращаюсь до сих пор, пытаясь понять человека, который писал ее, основываясь на собственном опыте, так как сознавал, что иначе объяснить кому бы то ни было смысл жизни невозможно.

Виктор Франкл... Кем он был? Профессором неврологии, профессиональным психотерапевтом? Альпинистом, покорявшим горные вершины? Летчиком, совершившим свой первый самостоятельный полет в 67 лет? Композитором, чья музыка звучит в популярных телепередачах? Узником концлагеря, выжившим в нечеловеческих условиях вопреки всему? Добрым гением, чьи книги помогают излечиваться от скуки и суеты? Всем этим и многим еще. Но прежде всего - Человеком, умевшим в каждом разглядеть то хорошее, что, может быть, спит до поры до времени. Разглядеть и разбудить...

Виктор Франкл родился в 1905 году в Вене, его детство и юность пришлись на сложные годы Первой мировой войны, экономических кризисов и психологической нестабильности. Вместе с ними в мальчике росла потребность найти свое место в мире. Тринадцатилетним подростком, услышав от учителя, что жизнь в конечном итоге не что иное, как процесс окисления, Франкл не выдержал и вскочил с места с вопросом: «А в чем же тогда смысл жизни?» Пытаясь найти некий уравновешивающий принцип, который лежит в основе всей Вселенной, он в школьные годы исписал несколько записных книжек, дав им громкое название: «Мы и мироздание». Все это время, борясь с отчаянием и непониманием, Франкл вырабатывал в себе иммунитет против нигилизма.

Возможно, кто-то подумает, что ему самой судьбой было уготовано стать психотерапевтом, ведь как раз в это время в Вене активно развивалась школа Фрейда и чуть позже появилась школа индивидуальной психотерапии его оппонента Адлера. Возможно, но Франкл не остановился на их идеях, он продолжал искать.

В 1928 году, стремясь предотвратить самоубийства среди студентов, он открыл центр консультирования молодежи в Вене и вместе с единомышленниками победил эту проблему: впервые за много лет количество самоубийств среди молодых людей начало сокращаться. В 1930 году Франкл получил степень доктора медицины и продолжал работать в области клинической психиатрии. Он стремился, чтобы люди, обращающиеся к нему, начали сознавать, что они свободны изменить что-то в мире к лучшему и изменить к лучшему себя, если это необходимо.

Когда задумываешься о таких людях, невольно задаешь себе вопрос: а я так смогу? Смогу следовать правилам, которые выработал для себя Франкл:
1. Относиться к самым маленьким делам с таким же вниманием, как и к самым большим. И делать самые большие дела так же спокойно, как и самые маленькие.
2. Стараться делать все как можно быстрее, а не в последний момент.
3. Сначала делать все неприятные дела, а уже потом приятные.

Вроде бы просто, но... Особенно страдал второй пункт, и я всегда находила себе оправдание. Этим, наверное, и отличалась от Франкла, ведь, если ему не удавалось придерживаться правил, он мог по нескольку днейѕ не разговаривать сам с собой.

Часто в своей работе Франкл использовал метод парадоксальной интенции, который сам разработал. Суть метода такова: вместо того чтобы бежать от неприятных чувств и связанных с ними ситуаций, надо идти им навстречу. Чтобы избавиться от какого-то симптома, надо сформировать парадоксальное намерение, то есть стремление совершить нечто обратное тому, от чего нужно избавиться, причем желательно сделать это в юмористической форме. Смех позволяет взглянуть на себя и свои проблемы со стороны и обрести контроль над собой. Франкл хорошо освоил этот метод и побуждал к тому же последователей, примеры из собственной и их практики он приводил в своей книге. Результаты действительно впечатляют, но каким же чувством юмора надо обладать, чтобы предложить пациенту, страдающему от дрожания рук, устроить соревнование по дрожи, да еще побуждать его трястись быстрее и сильнее! Или дать задание пациентке, мучающейся от бессонницы, бодрствовать всю ночь. И нужно быть очень смелым, чтобы не стушеваться и на замечание пациента: «Доктор, я всегда считал, что я ненормальный, но мне кажется, что и вы тоже» - спокойно ответить: «Видите ли, мне иногда доставляет удовольствие побыть ненормальным».

Но самое главное в работе психотерапевта не техники и приемы. Франкл был готов отвечать на телефонные звонки в любое время суток, искать разные варианты объяснений и всегда стремился за клиническим случаем разглядеть человека. Он считал, что картина болезни - это лишь шарж, тень человека и быть психиатром можно только ради человеческого в больном и ради духовного в человеке. Многие пациенты Франкла признавались, что от непоправимых поступков их удерживала благодарность человеку, который был готов выслушать их даже в три часа ночи и умел увидеть в них то хорошее, во что они сами давно перестали верить.

Вторая мировая война помешала выйти в свет его первой рукописи «Врачевание души» с основами логотерапии, лечения с помощью поиска смысла жизни. В это время Франкл был заведующим неврологическим отделением Еврейского госпиталя в Вене. Он мог эмигрировать в США, но понимал, что тогда оставит на произвол судьбы престарелых родителей и ничем не сможет им помочь. Знал он и то, что у него, еврея, почти не будет шансов выжить... Франкл решил просить совета у неба. Первое, что он увидел, придя домой, был обломок мрамора с одной из десяти заповедей: «Почитай отца своего и мать свою и пребудешь на земле». В глубине души он уже принял решение остаться, а заповедь лишь помогла осознать это. Еще два года он продолжал работать, так как офицер гестапо, от которого зависела судьба Франкла, был его пациентом. Но в 1942 году вместе с родителями и женой попал в концлагерь. Его жертва имела смысл. И мать, и отец Франкла умерли хотя и в концлагере, но на его руках. А учение о смысле прошло испытание в четырех лагерях, доказав свое право на существование.

В концлагере Франкл организовал службу психологической помощи заключенным, узнавал о тех, кто терял цель и смысл жизни, и старался помочь им... Он видел, как загадочное «упрямство духа» позволяло людям оставаться свободными даже в концлагере и не зависеть от условий, в которые они попали. «Здесь в лагере были люди, у которых всегда находилось доброе слово, чтобы поддержать товарища, они готовы были делиться последним куском хлеба. Конечно, они были немногочисленны - эти люди, которые выбрали для себя возможность сохранить свою человечность, но они подавали другим пример, и этот пример вызывал цепную реакцию».

В нечеловеческих условиях выдерживали не те, кто был крепче, а те, кому было ради чего жить. Уже после войны Франкл писал: «Будучи профессором в двух областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, психологических и социальных условий, но, кроме того, я еще человек, выживший в четырех концентрационных лагерях, - и потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной степени человек способен бросить вызов самым тяжелым условиям, которые только можно себе представить».

Франклу тоже было ради чего жить, ведь он хранил рукопись книги с первым вариантом учения о смысле и заботился о том, чтобы она уцелела, а когда это не удалось, надеялся ее восстановить. В тифозном бараке концлагеря он смог, отводя приступы горячки, использовать возбуждение и интеллектуальный подъем для того, чтобы воссоздать свой научный труд, - 16 бредовых ночей Франкл делал в потемках краткие стенографические записи на крошечных обрывках бумаги.

Его внутренняя жизнь продолжалась, он представлял, как после войны будет рассказывать обо всем пережитом, мысленно общался с женой - это помогло ему не сломаться. «Я понял, что любовь проникает далеко за пределы сущности любимого человека, позволяя душе отрываться от существования узника... Все больше и больше я испытывал чувство, что жена присутствует здесь, что она со мной, что я могу прикоснуться к ней, - взять ее руки в мои», - писал Франкл. Он видел жену в птице, присевшей рядом с ним на землю, ее лицо было ярче лучей заходящего солнца, и никто в те минуты не смог бы убедить его, что это не так. Иногда сердце оказывается мудрее, чем ум, считал Франкл. И иногда разумнее не быть слишком разумным...

В том, что Франклу удалось выжить, есть, наверное, и доля случайности. Его переводили из лагеря в лагерь, он попадал в списки смертников, работал с инфекционными больными, пытался бежать... Но если бы не «упрямство духа», умение слышать судьбу и голос совести, ему не помогла бы никакая случайность.

После войны, вернувшись в Вену, Франкл пришел к своему другу Паулю Пологу и рассказал ему о смерти родителей, брата и жены. Он не мог не плакать: «Когда с кем-то происходит подобное, когда человека подвергают подобным испытаниям, то все это должно иметь какой-то смысл. У меня есть чувство, что меня что-то ожидает, что я к чему-то предназначен». Никто не смог понять его лучше старого друга, ведь справиться с кризисом предстояло самому Франклу. «Страдание имеет смысл, только если оно меняет меня к лучшему», - писал он. И, как никто, понимал, что любые лекарства, помогающие заглушить боль утраты и забыть тех, кого ты любил, - не помогут. Но вокруг Франкл видел людей, которые тоже испытывали такую же боль, были растерянны, одиноки и тоже нуждались в помощи, и он вновь нашел смысл: «Смысл моей жизни в том, чтобы помогать другим увидеть смысл в своей жизни».

Свой опыт и переживания Франкл описал в книге «Психолог в концентрационном лагере», которая вышла вскоре после войны. Он хотел издать ее анонимно, не думая, что кто-то ею заинтересуется, и только друзья убедили его все-таки поставить свое имя. Именно эта работа стала самой известной.

В 1946 году Виктор Франкл становится директором Венской неврологической поликлиники, с 1947 года начинает преподавать в Венском университете, пишет одну за другой несколько книг. Его «Человек в поисках смысла» переводится на 24 языка. С 1960-х годов он много ездит по миру и чувствует, что в это относительно мирное время проблема смысла жизни стала еще актуальнее. В послевоенном мире, более динамичном, более развитом и богатом, люди обрели больше возможностей и перспектив, но стали утрачивать осмысленность жизни.

Франкл назвал свою психотерапию вершинной, потому что видел в человеческой душе высоты, к которым нужно стремиться. И говорил, что человеку надо помочь обрести мужество духовно жить, напомнить ему, что у него есть дух. «Несмотря на нашу веру в человеческий потенциал человека, мы не должны закрывать глаза на то, что человечные люди являются... меньшинством, - писал Франкл. - Но именно поэтому каждый из нас чувствует вызов присоединиться к этому меньшинству». Человек чем-то похож на самолет, шутил он. Самолет может ездить и по земле, но, чтобы доказать, что он самолет, он должен подняться в воздух. Так же и мы: если мы остаемся на земле, никто и не догадается, что мы сможем полететь.

Когда Франкла просили сказать, в чем смысл жизни, он улыбался. Ведь универсального, единственно правильного ответа на этот вопрос нет. У каждого человека и у каждого мгновения смысл свой, уникальный. «В мире нет такой ситуации, которая не содержала бы ядро смысла, - считал Франкл. - Но мало наполнять жизнь смыслом, надо воспринимать ее как миссию, осознавая свою ответственность за конечный результат».

Обсудить статью в сообществе

Венский врач и психотерапевт Виктор Франкл (1905-1997) впервые столкнулся с вопросом о помощи человеку в поиске смысла своего существования, работая как психиатр с людьми, пытавшимися покончить с жизнью, но возвращенными к ней. Переживший нацистский концлагерь, В. Франкл по праву считается основателем третьей венской психотерапевтической школы логотерапии. Если первая школа: психоанализ З. Фрейда, - рассматривала человека с позиций его природных телесных влечений, вторая: индивидуальная психология А. Адлера, - акцентировала внимание на стремлении человека к власти, логотерапия В. Франкла возлагала на терапевта непростую задачу: побудить человека задуматься о цели и смысле своей жизни и осознать ответственность за собственную судьбу.

По мнению многих психологов и психиатров в возникновении и течении душевных заболеваний трудно разграничить органическую, наследственную составляющую и влияние жизненных обстоятельств. Логотерапия В. Франкла противостоит психоаналитической идее биологического детерминизма душевных страданий. Вот что В. Франкл пишет о шизофрении в книге «Психотерапия на практике» (Франкл, 2000):

«Необходимо учесть также большое количество различных факторов предрасположенности человека к заболеванию, и в первую очередь фактор наследственности, однако и в этом случае нужно помнить о совете Рудольфа Аллерса, который считал, что фактору наследственности ни в коем случае не следует придавать слишком большого значения, ибо это может помешать врачу использовать все свои возможности для лечения пациента.

Никто из практикующих врачей не станет спорить с тем, что при лечении психозов методы психотерапии должны существенно отличаться от методов, используемых при лечении неврозов; однако и в том и в другом случае психиатр обязан использовать все здоровые силы, имеющиеся у больного, чтобы вместе с ним сообща справиться с болезнью. Известный австрийский психиатр Генрих Когерер был первым, кто указал именно на этот путь и доказал, насколько важным является полное доверие пациента врачу. В очень многих случаях возникновение такого доверия может стать отличным профилактическим средством, что позволит даже при многих факторах предрасположенности человека к болезни уберечь его от шизофрении (стр. 78)

В. Франкл говорил об уважении достоинства в каждом человеке, вне зависимости от его физического состояния. Если заболевание слишком тяжело и контакт затруднен, таких людей нужно поддерживать своей близостью и любовью. Способность к подобному служению для истинного священника или психотерапевта, на мой взгляд, совершенно необходима.

«В задачу врача входят не только профилактика психических заболеваний и лечение, но также и организация ухода за неизлечимыми больными. Именно в тех случаях, когда психиатр уже не состоянии помочь пациенту выздороветь, он должен помнить сам (и научить этому других), что даже при полном разрушении сознания больного, когда наступает так называемая финальная стадия шизофрении, необходимо оказывать больному всяческие знаки человеческого внимания и уважения. И даже в том случае, когда пациент находится в психиатрической лечебнице весьма продолжительное время, когда он утратил большинство человеческих ценностей, нужно сделать все возможное для того, чтобы этот несчастный сохранил свое человеческое достоинство (там же, стр. 78)

Сам В. Франкл во времена нацизма спас в венской психиатрической больнице много больных, которых режим Гитлера хотел уничтожить просто из-за их состояния.

Мне хотелось бы не только рассмотреть концепцию помощи человеку, развиваемую В. Франклом, но и познакомить читателей с его беседой с Пинхасом Лапиде (1922-1997), израильским историком, теологом и дипломатом. Мне представляется это важным, т.к. пока перевода записи беседы на русский язык еще не сделано. Сама беседа состоялась в 1984 г., а ее запись была найдена в архиве В. Франкла только в 2004 г. Оригинал записи беседы содержится в книге P.Lapide, V.Frankl «Gottsuche und Sinnfrage» (2005). Мой перевод выполнен по итальянскому изданию (Frankl, Lapide, 2006).

Как и В. Франкл, П. Лапиде выжил во вторую мировую войну. Он внимательно изучал отношения между христианством и иудаизмом, ища способы примирения и сотрудничества религий. Диалог Франкла и Лапиде получился искренним и глубоким, и в нем В. Франкл открывает, как нигде больше, свою позицию в отношении веры. В книгах, он старался сохранять позицию ученного и врача, не используя в обсуждении вопроса о смысле жизни религиозные идеи. Однако, он никогда не высказывался против религии, всегда, если так можно выразиться, оставляя эту дверь открытой. В диалоге с Лапиде, Франкл говорит о своих переживаниях и убеждениях более откровенно, особенно, в том, что касается его отношения к Богу.

Уже в предисловии к публикации диалога, Франкл и Лапиде заявляют, что духовность помогает людям, занимаясь спасением души, а психология содействует ее исцелению.

«Психотерапия и богословие, наука и вера так долго противостояли друг другу или игнорировали друг друга, что наступило время, начать открытый диалог между теми, кто посвятил себя спасению души, к чему призывает религия, и теми, кто готов помочь человеку в решении его жизненных проблем, как это делает психотерапия. Нам было очень важно понять, что вера и наука – это два разных пути в едином поиске истины, которая, шаг за шагом, побуждает нас идти дальше, но которую, здесь на земле, мы никогда не осознаем полностью» (предисловие).

В начале диалога В. Франкл заявляет:

«Исцеление и спасение души имеют разное значение, также как цели психотерапии и религии относятся к разным сферах бытия» (предисловие),

Но потом поясняет, что религия - это высшее измерение, которое включает в себя психологию, и не противоречит ей.

Лапиде приглашает религию и психологию к сотрудничеству:

«Не пора ли начать работать вместе? Есть одна ясная вещь: психологические науки, в общем, ищут пути обретения человеком благополучия, целостности., Способы лечения; религии стремятся к спасению людей, На иврите «благо» и «спасение» обозначаются одним словом, поскольку в иудаизме разделять душу и тело не принято. Человек един, и иудаизм видит его только в его целостности, совокупности. Поэтому благополучие и спасение человека нераздельны; по сути, это одно и то же» (стр. 61).

В течение диалога о своем отношении к Богу Франкл говорит очень мягко:

«Мысли о Боге посетили меня впервые, когда я нашёл для себя его определение: Бог - спутник наших самых интимных монологов. Но разве эти монологи, на самом деле, являются таковыми; разве они - не диалоги с другим, с полностью Другим? Вопрос остаётся открытым» (стр. 31).

Поражает деликатность, с которой Франкл затрагивает тему Бога и молитвы. Так же, как К. Юнг, он не призывает никого к вере, тем более к принятию определённой религии. Он лишь указывает на духовное измерение, которое каждый человек может в себе открыть. В. Франкл не видит непреодолимой преграды между возможностью диалога верующего с Богом и обращения психолога к совести и ответственности каждого из нас. В поддержке человека в самые трудные моменты его жизни духовное измерение может только помочь. Это говорит Франкл в очень трогательном отрывке:

«Бог так велик, что может унизиться, сделать Себя маленьким и войти в самую несчастную душу. Наверное, вы уже знаете историю человека, с детства страдавшего шизофренией, которую я приводил в одной из своих книг. Когда его ко мне привели, у него были постоянные галлюцинации и частые приступы острого беспокойства. Я спросил его: «Медсестра рассказала мне, что в состоянии волнения вы можете себя контролировать. Как вы это делаете?». После долгого молчания он ответил: «Я это делаю во имя любви Божьей». Тогда, наконец, я понял, что имел в виду С.Кьеркегор, говоря: «Даже если безумие предложило мне костюм шута, я могу остаться верным моему Богу до конца». Какая абсолютность!

Я видел больных, страдавших манией, в тяжелейшем состоянии, лежавших на мокром сене в собственных испражнениях. В Звокарне, психиатрическом отделении клиники Терезина, я встретился с молодой женщиной, которую знал раньше в Вене, где она была проституткой, обслуживавшей части СС. Она страдала маниакально-депрессивным расстройством. В последние часы своей жизни пациентка была очень возбуждена и, не переставая, просила у меня прощения, хотя я не мог понять, за что. Это напомнило мне сцену смерти Маргариты в первой части «Фауста». Я видел, как она, сжавшись в комок на грязном сене, молилась по израильскому бревиарию, хотя, с точки зрения психиатров, ее сознание тогда было спутанным. Вот, что для меня значит: Бог может войти в самую несчастную душу» (стр. 44-45).

В беседе Франкл делится своим молитвенным опытом. Лапиде прямо спрашивает его: «Позвольте мне личный вопрос, в концлагере Вы молились?» , - на что Франкл отвечает: «Можно я отвечу Вам другим вопросом: а где я не молился?» . И когда Лапиде спрашивает, придала ли ему молитва силу, Франкл отвечает:

«Не могу точно это сказать. Я не имею в виду, что молитва придавала мне сил. Я сказал бы, что я был доволен тем, что у меня была сила молиться. То, что я для себя смел бы определить как молитву, следует понимать в совсем бескорыстном смысле, так что я не смог бы сказать, что она даёт мне силу. Для меня молиться - значит видеть вещи, действительно «sub specie aeternitatis», то есть, совсем независящими от меня. Для меня молитва является знаком одобрения свыше. Она позволяет видеть вещи в перспективе, возвращающей им смысл, даже если речь идет о человеческой жестокости» (стр. 77-78).

Мне кажется, описание Франклом своего молитвенного опыта может помочь многим скептикам испытать себя в духовном измерении, открыться ему. Ведь В. Франкл не считает молитву вступлением в сделку с Богом, как часто можно слышать от неверующих, но видит в ней возможность постичь перспективу своего существования, позволяющую по-новому отнестись даже к самым ужасным ситуациям человеческой жизни.

В. Франкл говорит о бескорыстии молитвы:

«Диалог совершенно честный и в уединении: вот что для меня значит молиться. Наверное, не важно ожидать что-то при этом получить. Главное - сохранить веру в конечную полноту смысла, независимо от того, сохранилась ли у человека надежда или она иссякла. Чаще всего молитва и надежда посещают нас в момент отчаяния. Говорю «чаще всего», поскольку так было со мной, но, думаю, то же самое происходит со всеми людьми. Не знаю, склонен ли я к молитве в счастливые моменты больше, чем в трудные. Подозреваю, что да. Кому же мне говорить: «Как я рад! Как красиво!», - самому себе? Кому изливать душу, говоря: «Как ужасно!», - опять себе?» (стр.78-79).

Христианство всегда утверждало бескорыстие молитвы, воплощение в ней настоящей любви и дружбы с Богом, которые не зависят от того, легко или трудно молящемуся в данный период. К сожалению, даже некоторые верующие люди неправильно понимают или переживают молитву, видя в ней, скорее, холодный договор в надежде получить что-то от Бога. Я, как священник, не устаю указывать на необходимость понимания истинной сути молитвы. Научившись бескорыстным отношениям с Богом, люди будут такими же со своими ближними; это - взаимосвязанные вещи.

Франкл описывает простой способ молитвы, доступный всем: войти в свою душу и открыть самые интимные чувства, которые больше никто не может понять. Мне кажется, что, эту внутреннюю работу проделывают многие атеисты, не отдавая себе отчёт в том, что они, по сути, творят молитву.

Отношения между психологией и религией Виктор Франкл видит так:

«В принципе, было бы достаточно, если бы мы перестали блокировать процесс поиска смысла. Скажу так: у психиатра нет задачи вернуть человеку способность веровать, обратить его к религии. Было бы достаточно, если бы психиатры перестали утверждать, что Бог есть только отцовский образ, а религия представляет собой невроз навязчивости человечества. Было бы хорошо, если бы педагоги перестали препятствовать молодежи в поиске смысла, сводя на нет весь их энтузиазм» (стр. 36) .

Франкл не скрывает своей позиции в отношении воинствующего атеизма, который встречается в некоторых психологических школах и подходах вроде бихевиоризма, и указывает на опасность любых форм детерминистского описания человеческого поведения:

«Если меня: студента или профессора, - учат детерминизму, предлагая верить в то, что человек - это только продукт наследственности, среды, или каких-то влияний, тогда, действительно я не свободен и, соответственно, впоследствии, я ни за что не несу ответственности. Почему же мне тогда нельзя совершать преступления, почему я должен жить, задумываясь о смысле?» (стр. 36).

Указывая на связь психологии и религии, Виктор Франкл, как и Юнг, в своих произведениях часто говорит о «подсознательном Боге». В диалоге с Лапиде он приводит интересный пример:

«Существование подсознательного Бога можно даже доказать с помощью метода радиографии. Вы знаете как? Об этом мне рассказал рабби Блюменталь, который одно время был раввином в Баварии, а сейчас он - доцент педагогики в Иерусалиме. Рабби Блюменталь в конце 1940-х годов поместил в журнале Иерусалима статью, подтверждающую мою теорию о подсознательном Боге: Вот история рабби Блюменталя. В службу скорой помощи в Иерусалиме приходит женщина, жалующаяся на спазмы в желудке и кишечнике. Интересно, что спазмы появлялись только тогда, когда она ела свинину. Сначала врач решил, что женщина страдает аллергией или чем-то в этом роде. Во время радиографического исследования женщине предложили съесть свинину, и спазмы были зарегистрированы. Когда же ей предложили кошерное мясо, спазмы не возникали. Наконец, пациентке дали говядину, говоря, что это свинина, и спазмы снова возникали. Иначе говоря, спазмы возникали, когда женщина верила, что ест запретную пищу. Тогда я подумал: в самом деле, радиография доказывает существование подсознательной религиозности!

Именно тут открывается подсознательная религиозность. Это значит, что мы, даже не считая себя верующими, принимаем Бога подсознательно, в том смысле, что отношения с Богом у человека есть всегда. Говоря о подсознательном Боге, я имею в виду, что Его присутствие в нашей жизни не всегда осознается. Подсознательны, то есть отрицаемы сознательно (и скрыты от нас), наши отношения с Богом, но не сам Бог подсознателен». (стр.59).

Такой род бессознательного опыта атеистов, так же, как опыт сновидений, о котором писал Юнг, является чисто психологическим. Напротив, духовные лица убеждены, что Бог присутствует во всех людях, но при этом они опираются на слова Библии и опыт работы с верующими.

Я имел и имею счастье работать с очень разными людьми, разными по культуре, языку, национальности, социальному статусу. Несмотря на это разнообразие, могу заметить сходство в поиске Бога ими всеми и сходство понимания роли Бога в их жизни. Я уверен, что внутреннее чувство, интуиция, подводят всех нас к универсальным богословским идеям, а Церковь просто указывает на них и описывает словами. Сама же их сущность заключается в человеческом чувстве веры.

Виктор Франкл критически относился к пренебрежению современной психологии, духовными аспектами личности. Однако, по его мнению, в атеистической традиции существует такое понятие, как совесть, и именно она может оказаться важнейшим инструментом познания истины. В поисках истины человек может ошибаться, но совесть подсказывает нам верный путь к ней, связанный с выходом в трансцендентное.

Франкл много говорит о ценности любви, противопоставляя ее эгоизму, и эти его мысли также созвучны идеалам христианства. Критикуя позицию А. Маслоу, В. Франкл пишет:

«Самореализация возможна только по мере того, как я теряю себя, забываю себя и больше не вижу себя. Я должен знать, ради чего мне реализоваться. Иначе говоря, я должен полностью посвятить себя чему-то или кому-то. Если забыть об этом, человек будет видеть только самого себя, а это не есть мотивация к самореализации. Тогда она превращается в самоцель.

То же самое происходит с поисками удовольствия или счастья. Если у меня нет причины для счастья, я не смогу быть счастливым. Чем больше я ищу счастье, тем больше отдаляю его. Для того, чтобы понять это, достаточно преодолеть распространенное предубеждение, согласно которому человек в глубине души стремится только быть счастливым. На самом деле, человек хочет иметь причину для счастья. Когда она возникает, тогда и появляется ощущение счастья…

То же самое происходит с самореализацией: кто считает её своей конечной целью, не понимает, что человек, в конце концов, реализуется только по мере того, как находит смысл в мире вокруг себя…

Тогда здесь возникает вопрос не только о самореализации, но и «становлении самим собой». Это - самый длинный путь, который можно пройти, открываясь миру, вещам и людям, не замыкаясь в самом себе» (стр. 27).

Многие психологи считают, что самореализация и достижение личностной зрелости возможны только в том случае, когда человек «уходит от себя», отказываясь от эгоцентризма, и обращается к любви к Другому. Священники также говорят о любви к ближнему как действенном способе залечивания собственных душевных ран.

Это не значит, что стремление к личному счастью нужно осуждать; важно, какой путь для его обретения мы избираем. Есть одна заповедь, общая для иудеев и христиан: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Люди ее понимают очень по-разному, но суть в том, что любовь к себе и другим нераздельны. Конечно, эту заповедь не стоит понимать слишком буквально. В жизни случаются различные ситуации, предполагающие преимущественное внимание то к ближним, то к себе, и поиск «золотой середины» требует от человека серьезной духовной работы. Однако, путь роста в любви и забвении себя помогает всем и всегда. В этом меня убеждают как наблюдения за людьми, которых я сопровождаю в качестве духовного лица, так и за самим собой.

Еще одна тема, затронутая В. Франклом и П. Лапиде - это тема прощения. На первый взгляд, ее можно отнести к сфере этики и религии, однако, всё больше и больше психологов обращаются к ней, как к ключу ко многим проблемам своих клиентов и как к средству, возвращающему мир в их сердца.

В беседе с Лапиде Франкл ссылается на свое выступление перед Обществом врачей Вены в 1949 г. после освобождения из Освенцима:

«Тогда я говорил, что моя задача была - свидетельствовать перед ними, рассказывая о нескольких венских врачах, погибших в концлагерях. Они являли собой пример настоящих врачей, которые жили и умерли, как врачи, не способные остаться равнодушными к чужому страданию. Они страдали сами, страдали достойно, и умели сострадать своим ближним. Среди их предсмертных слов не было ни одного слова ненависти. Из их уст звучали только слова смирения и прощения. Ведь то, что они ненавидели, ненавидим и мы: это мировое зло, а не люди, ставшие мучителями. Надо прощать людей, но ненавидеть систему, которая ведет одних из нас к вине, а других к смерти. Разве не лучше не осуждать других? Пока мы судим и осуждаем, зло в мире никогда не иссякнет» (стр. 38-39).

Когда человек, переживший Освенцим, говорит о прощении, к его мнению стоит прислушаться. Прощение - это один из основных принципов христианства, и священники должны всегда указывать на этот путь, какой бы трудной ни была ситуация, с которой столкнула человека жизнь.

Беседуя с людьми, приходившими ко мне, я видел, как трудно им было прощать, но мир в сердце они обретали только на долгом и нелегком пути прощения. Для христиан это не только ценность. Это дар, о котором нужно просить Бога в молитве, но обрести его могут только те, кто действительно открыт прощению.

Заключенные-врачи, о которых рассказывает Виктор Франкл, демонстрировали истинную эмпатию, сострадая своим пациентам, не смотря ни на что. Мне кажется, что на это способны только те, для кого духовное служение или психологическая помощь являются истинным призванием, позволяющим оставаться со страждущими до конца, даже ценой собственной жизни.

Другая важная тема для Франкла как бывшего узника концлагеря это - тема страдания. Она очень важна и для психологов, к которым обращаются именно страдающие люди. И, хотя Виктор Франкл не говорит о религии прямо, его понимание сущности страдания, практически, совпадает с христианской и многими другими ее религиозными трактовками.

«Уже несколько десятилетий назад я высказал парадоксальную мысль что самая высокая реализация смысла находится в страдании, то есть, не несмотря на страдание, а в страдании и через страдание» (стр.55) .

С точки зрения христианства это не значит, что мы должны намеренно мучить себя или принимать страдание, как наказание Бога. Христиане принимают страдание, которого невозможно избежать, и находят в нем смысл, опираясь на веру и с помощью молитвы.

В западной гедонистической культуре присутствует тенденция к избеганию страдания, и психотерапия считает своей миссией помощь человеку в обретении субъективного благополучия. На мой взгляд, тем самым упускается возможность развития в нас собственно человеческого начала, способности к любви, солидарности и надежде.

В связи с отношением к страданию, Франкл также обращается к общим для всех людей непростым темам вины и смерти:

«В прошлом году на Третьем всемирном конгрессе логотерапии в университете Регенсбурга, я делал доклад «В защиту трагического оптимизма». В тот раз я защищал оптимизм, несмотря на его трагические аспекты, несмотря на вечную триаду страдания, вины и смерти, их неразрывность в мире. Только от нас самих зависит, сможем ли мы переосмыслить их, преобразовать страдание во внутренний триумф и воспринять смертность, как стимул к ответственному действию, расти, исходя из собственного чувства вины, и становиться другими, более достойными звания Человека. Тогда неизбежность смерти укажет нам путь к ответственному поведению, чувство вины поможет личностному прогрессу, а страдание даст внутреннее освобождение. Другими словами , необходимо “to make the best of it”; «the best» здесь означает «optimum». Если так, оптимизм существует, несмотря на трагизм жизни» (стр. 57) .

Эти слова Франкла близки мне как христианину, и я сам таким же образом отвечаю на экзистенциальные вопросы, задаваемые мне прихожанами.

Диалог с П. Лапиде Франкл завершает искренними словами, в которых формулирует свое отношение к религии как психолога:

«Я доверяю вам то, что никогда раньше не говорил, и о чём даже никогда раньше не думал, чтобы Вы поняли мою позицию. Можно было бы все упростить и дискредитировать логотерапию, сказав, что это - личная идеология, видение мира и жизни, личная религиозность господина Франкла, который вовсе не является учёным, и хотел бы, чтобы сегодня религия вернулась, так сказать, через заднюю дверь, после того, как, мы, наконец, избавились от ненавистных священников, и т.д. Для логотерапии религия может быть только жизненной данностью, а не идеологией, нуждающейся в защите. Этот предмет очень ей дорог по одной простой причине. В отношении к логотерапии, logos значит «дух» и, в другом значении, «смысл». Дух следует понимать, как измерение феноменов чисто человеческих; логотерапия запрещает считать его чем-то, что нам не присуще, как следует из биологизаторского понимания человека.

Логотерапия не дискредитирует религию, считая её, подобно Фрейду, коллективным маниакальным неврозом, который подавляет человечество, и трактуя Бога как воплощение отцовской фигуры. Логотерапия делает по-другому. Принимая всерьёз религиозность так же, как, например, сексуальность, и т.п., логотерапия окрепла за годы, или, я должен был бы сказать, десятилетия своего существования. Только сейчас, вспоминая прошлое, я имею право сказать впервые в своей жизни: логотерапия стала стержневой основой мировоззрения всех американских пастырей, всех священников и раввинов. Как выразился один из них: «Этот психиатр с венским акцентом прямо говорит, что человек ищет, прежде всего, смысл, а не удовольствие. Это не только вопрос либидо, или конфликта между супер-эго, эго и бессознательным, и т.д.; не только результат воздействия окружаюшей среды, или биохимии, или чего-то подобного. Он говорит, на самом деле, вещи религиозного характера, так же, как Эйнштейн, сказавший, что верить в смысл жизни, значит быть религиозным. То же самое имел в виду Виттгенштейн, для которого верить в Бога означало верить в то, что в жизни есть смысл». Да, логотерапия существенно укрепила позиции американских пастырей» (стр. 81-82).

Общеизвестно, что именно благодаря Виктору Франклу, священнослужители стали принимать психологию.

о. Даниеле Солаццо

Отрывок итоговой работы по программе «Психология и духовное развитие человека» в

Который выпустило издательство «Альпина нон-фикшн».

«Логотерапия и экзистенциальный анализ: статьи и лекции»

В двадцатые годы нашего века Освальд Шпенглер написал книгу, которая впоследствии стала бестселлером. Она называлась «Закат Европы». Его пророчество не исполнилось, однако вполне воплотилось другое, которое он давал уже в тридцатые годы. Согласно этому его прогнозу, еще до окончания нашего века интеллектуалы перестанут увлекаться наукой и технологией как сегодня, а посвятят себя размышлениям о смысле жизни. Итак, в настоящее время это пророчество становится реальностью, но в довольно негативном смысле. Даже в международных масштабах все больше усиливаются сомнения в осмысленности бытия-в-мире. Эмпирическое исследование, недавно проведенное в США, показало, что 80% студентов колледжей страдают от выраженного чувства утраты смысла. Более того, по другим данным, ежегодно более полумиллиона подростков в США предпринимают попытки самоубийства. Но что же такое самоубийство, как не отрицательный ответ на вопрос о смысле жизни?

Как все это следовало бы объяснить? Максимально краткая формулировка такова: индустриальное общество стремится удовлетворять человеческие потребности, а общество потребления, кроме того, пытается создавать новые потребности, которые затем сможет удовлетворить. Однако одна потребность - причем, пожалуй, самая человеческая из всех человеческих потребностей - остается неудовлетворенной, это потребность видеть смысл в жизни - либо, точнее говоря, в любой жизненной ситуации, с которой мы сталкиваемся, - а также реализовывать его, когда это только возможно. Сегодня людям, в целом, всего хватает для жизни, но они не могут найти то, ради чего стоило бы жить. А без «зачем» жизнь становится пресной, кажется бессмысленной. Формируется так называемый «экзистенциальный вакуум». Причем такая ситуация прослеживается не только на Западе, но и на Востоке. Я как раз вернулся из Москвы, где впервые побывал несколько лет назад, еще при Брежневе - поэтому могу сравнить сложившуюся там обстановку не только с западной, но и с существовавшей ранее. Более 70 лет в СССР поддерживался тезис Маркса «Религия - опиум для народа». Но тем временем сам марксизм в этой стране превратился в религию. Однако с упадком принудительной марксистской идеологии более не было смысла в том, чтобы воспитывать повиновение ей, а напротив, я бы сказал - воспитание повиновения следовало бы заменить воспитанием совести . Но на воспитание совести требуется время, а в этот промежуточный период на Востоке образуется дополнительный вакуум, еще более глубокое чувство утраты смысла. Ведь совесть, если хотите, - это же «орган смысла», привитый к человеческой душе, функция которого - в каждой конкретной ситуации воплощать смысловую возможность, заключенную в этой ситуации, «теплящуюся» в ней. Сегодня врачам уже известна такая патология, как вакатное разрастание; в этом случае один орган атрофируется, причем в этом органе - скажем, в сердце - гибнут мышечные клетки, а освободившееся в результате пространство заполняется жировой тканью. В массовой психологии также наблюдаются случаи подобного вакатного разрастания в экзистенциальный вакуум, и в результате такого разрастания развивается «патология духа времени».

«Сегодня людям, в целом, всего хватает для жизни, но они не могут найти то, ради чего стоило бы жить»

«Они гробят себя - убивают друг друга - и ширяются» (англ.).

Однажды, будучи в США, я подыскивал аутентичную информацию для предстоящего доклада и поэтому поинтересовался у одного таксиста, что он думает о молодом поколении. Таксист кратко и емко описал свой опыт по этому поводу, сказав: «They kill themselves - they kill each other - and they take dope». Этой краткой фразой он действительно охарактеризовал те эксцессы, которые задают тон настроениям, царящим среди современной молодежи: «депрессия - агрессия - зависимость». Фактически это означает: «суицидальные наклонности - агрессивность - наркозависимость». Что касается самоубийства, я немного разбираюсь в этой теме. В течение десяти лет я сотрудничал с основанной Вильгельмом Бернером «Психологической консультацией для уставших от жизни», кроме того, в течение четырех лет я руководил в крупнейшей австрийской психиатрической больнице женским отделением для пациенток с тяжелой депрессией, которые поступали в наше учреждение после попыток самоубийства. По моим подсчетам, за этот период я должен был иметь дело как минимум с 12 000 случаев. Причем в каждом отдельном случае мне приходилось отвечать на вопрос, можно ли окончательно выписать пациентку либо она продолжает относиться к группе риска. Всякий раз такое решение требовалось принимать за считаные минуты. Пациентка сидела передо мной, а я тем временем листал ее историю болезни, а затем спрашивал: «Вы же знаете, что оказались здесь потому, что пытались покончить с собой?» «Да», - отвечала она. «Вы по-прежнему подумываете о том, чтобы свести счеты с жизнью?» - «Нет, нет». Тогда я перехватываю инициативу и спрашиваю: «Почему нет?» В тот же миг происходит следующее: иная пациентка отводит взгляд, смущенно ерзает в кресле и только после некоторой паузы отвечает: «Доктор, можете спокойно меня выписывать». Такая женщина явно остается в числе потенциальных самоубийц. По-видимому, не существует ничего, что могло бы удержать пациентку от новой попытки суицида, ничего, что свидетельствовало бы против возможного рецидива. Другие собеседники сразу же реагировали на мой вопрос, указывая, что они должны поберечь свою семью, либо что должны справиться с другими обязанностями или задачами, либо что я сам добился того, что они смогли выйти из депрессивного состояния здоровыми людьми. Так, одного из пациентов я выписал с легким сердцем; он знал, каково пойти на самоубийство по принципу «почему бы и нет», знал, как преодолеть такое «почему». Как выразился однажды Ницше, «у кого есть зачем жить, сумеет выдержать почти любое как».

1945 год

Когда в 1944 г. меня перевели из концлагеря Терезиенштадт в Освенцим, мои шансы на выживание - согласно новейшим современным исследованиям - составляли всего 1:29. Я должен был как-либо это ощущать. Не самым ли очевидным выходом в таком случае было «броситься на проволоку», то есть совершить самое обычное концлагерное самоубийство? Ведь через окружавшую лагерь изгородь из колючей проволоки был пропущен электрический ток. Тогда я подумал: «Кто во всем мире может гарантировать, что я действительно не выйду оттуда живым?» Пожалуй, никто. Но пока есть возможность, я несу ответственность за то, чтобы жить именно так, как будто выживание мне гарантировано. Я несу эту ответственность перед теми, кто, возможно, ждет моего возвращения и ради кого я обязан приложить все усилия, чтобы оправдать их ожидания. Только потом выяснилось (я узнал об этом лишь после возвращения в Вену), что вся моя семья погибла и уже некому было меня ждать. Мой отец погиб в Терезиенштадте, брат - в Освенциме, первая жена - в Берген-Бельзене, а мать удушили в газовой камере Освенцима.

Однако затем я осознал, что если не кто-то, то хотя бы что-то меня здесь ожидало. В Освенциме я практически подготовил к печати рукопись моей первой книги («Доктор и душа»), после чего надеялся, что как минимум это «дитя моего духа» меня переживет. Это и было то самое «зачем», ради которого стоило выживать! После возвращения пришло время восстановить рукопись. Я с головой ушел в работу. Текст стал моей докторской диссертацией.

«Что же касается самопознания, необходимо остерегаться его гипертрофии, чтобы оно не вырождалось в упражнение в гиперрефлексии»

Эти личные воспоминания демонстрируют, что я пониманию под самотрансценденцией: фундаментально-антропологический феномен, заключающийся в том, что человеческое бытие всегда распространяется за собственные пределы на что-то, чем само не является; на что-то - или на кого-то; на смысл, который кажется достойным осуществления, либо на человека, которому ты предан в своей любви; ведь лишь в служении делу или в любви к другому человеку мы только и становимся людьми и в полной мере реализуем себя. Итак, самореализация может быть достигнута не напрямую, а только окольным путем. Сначала должна быть причина, в качестве следствия которой и происходит такая самореализация. Одним словом, самореализации нельзя достичь, она должна последовать. Однако если она является следствием реализации смысла, то можно также понять, что во времена, когда значительная часть человеческой популяции не способна найти в своей жизни какой-либо смысл, «окольный путь» больше не прокладывается, а подыскивается маршрут покороче. Такие люди напоминают бумеранги: несмотря на распространенный миф о том, что бумеранг всегда возвращается к охотнику после броска, на самом деле это происходит, лишь если бумеранг не попадет в цель, то есть не свалит добычу. Аналогично обстоит дело с самореализацией: особенно пекутся о ней люди, которые, испытав фрустрацию при поиске смысла, возвращаются сами к себе, замыкаются на себя, сами себя «рефлексируют», но в данном случае не только форсируют самонаблюдение, но и усиленно преследуют самореализацию, а поскольку именно такая форсированная интенция отличается выраженной контрпродуктивностью, эти люди рано или поздно неизбежно терпят неудачу.

Что касается самореализации, я бы хотел также выразить отношение к так называемому самопознанию в той трактовке, в какой оно является обязательной составляющей психотерапевтического образования. Действительно, образование - не единственное предварительное условие, требуемое для психотерапевтической практики. Кроме образования для этого нужна, во-первых, личная одаренность, которую следует сразу привнести в работу, и, во-вторых, личный опыт, который сперва необходимо приобрести. Что же касается самопознания, необходимо остерегаться его гипертрофии, чтобы оно не вырождалось в упражнение в гиперрефлексии. Но и без учета этого самопознание имеет границы, даже априорные границы. В данном случае «Я» непосредственно сравнивается с собой, я бы сказал - некритически. Здесь не помогает и активно продвигаемое «разглядывание собственных чувственных состояний» (Хайдеггер). Ведь прав был Гете, говоря: «Как можно познать себя? Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнить свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть. Что же есть твой долг? Требование дня».
Здесь было бы уместно высказать предупреждение (в особенности касающееся групповой психотерапии) о необходимости обдумать одну фразу Шиллера, который однажды сказал: «Когда душа так говорит, то ах, душа уже не говорит». Кроме того, во время сеансов участники охотно открывают друг другу душу. Если же, напротив, тот или иной участник будет вести себя стеснительно, он должен быть готов, что другие участники подвергнут его своеобразной мучительной инквизиции.

Виктор Франкл, 1940 год

Подходим ко второму аспекту патологии духа времени - наркозависимости. Насколько сложно лечить такую зависимость, настолько же важно обеспечивать ее профилактику, что, кстати, относительно легко. Мы должны всего лишь исходить из того, что, в принципе, наркозависимость возникает по двум причинам: из-за любопытства и так называемого «группового давления». Когда в 1938 г. мой начальник - директор университетской психиатрической лечебницы Отто Пецль - поручил мне исследовать только что полученный амфетамин (в свое время препарат называли «бензедрин», затем - «первитин») на предмет его эффективности при лечении психических заболеваний, мне было очень сложно противиться искушению, чтобы не принять хотя бы одну таблетку самому; вероятно, я инстинктивно осознавал опасность пристраститься к наркотику, хотя в то время такая зависимость была еще практически неизвестна. В любом случае понятно, почему именно молодые люди не могут противиться любопытству и не испробовать, как именно на них подействует та или иная химическая субстанция. Что же касается группового давления, легко себе представить, как поведет себя школьник, наблюдающий, как на перемене его однокашники мчатся в курилку (недавно такие комнаты были устроены австрийским министерством образования во всех школах); конечно, он не станет «отставать» от них, а захочет засвидетельствовать, что и сам он «дозрел» и заслуживает места в компании курильщиков. Он этим гордится! Причем никто не обратил его внимание на то, как сильно он мог бы гордиться, если бы не поддался примеру курильщиков, а нашел в себе силы противостоять такому искушению. Вероятно, именно на этой «высшей» гордости решили сыграть в США, когда в студенческих газетах на целую полосу публиковалась такая социальная реклама: студентка испытующе глядит на читателя и издевательски (по-английски) спрашивает: «Вы достаточно подкованы, чтобы рассуждать об «экзистенциальном вакууме» Виктора Франкла, но при этом у вас не хватает сил просто бросить курить?» Этот довольно нетривиальный призыв к «высшей» гордости действительно не прошел бесследно.

«Когда все бессмысленно, контраргументов против насилия не существует»

В 1961 г. в Гарвардском университете был такой случай. Профессор Гордон Олпорт, избранный на пост президента Американской психологической ассоциации, спросил меня: «Господин Франкл, у нас работает молодой профессор по имени Тимоти Лири. Вопрос в том, должны ли мы его уволить, так как он пропагандирует галлюциноген, вещество под названием «диэтиламид лизергиновой кислоты» (ЛСД). Вы бы его уволили?» Я ответил утвердительно. «Согласен с вами, но факультетское большинство меня не поддержало, выступая во имя академической свободы преподавания». Такой итог голосования спровоцировал настоящую глобальную наркотическую лавину! Вновь пришлось убедиться, насколько прав я был, когда заострял внимание моих американских друзей на следующем: «Свобода, в том числе свобода преподавания, - это еще не вся история, а лишь полуправда, одна сторона медали. Ее оборотная сторона - ответственность; ведь свобода рискует выродиться, если не находится под контролем ответственности». Поэтому я настоятельно пожелал бы вам дополнить статую Свободы, стоящую на Восточном побережье вашей страны, и для этого воздвигнуть на Западном побережье «статую Ответственности».

Наконец, что касается третьего аспекта патологии духа времени, я хотел бы обратиться к ситуации, которая совсем недавно произошла в Эссене. Там случилась вспышка насилия, причем виновниками оказались молодые люди. На вопрос, почему они пошли на преступления, те просто спросили: «А почему нет?» Уже знакомый случай: их просто ничего не удерживало от таких поступков. Когда все бессмысленно, контраргументов против насилия не существует.

В бывшей ГДР есть город, где существует специальный «кризисный телефон». Вплоть до «воссоединения» им часто пользовались в основном люди, у которых возникали острые вопросы, связанные с сексом. При этом вопросы в основном касались - цитирую дословно - «депрессии - насилия - алкоголизма». Как видим, эта триада практически совпадает с тремя обсуждавшимися выше аспектами «депрессия - агрессия - зависимость». Также примечательно, что рассматриваемые авторы полагают: наблюдаемая ими трехчастная клиническая картина в конечном счете лежит в основе так называемого отсутствия жизненных ориентиров. Но что такое отсутствие жизненных ориентиров, как не отсутствие достойного представления о человеке, отсутствие такой антропологии, в которой нашлось бы место человеческому измерению, тому самому, в котором обретаются феномены, специфичные именно для человека. Причем это измерение - процитирую название моей любимой книги из наследия Фрейда - находится «по ту сторону принципа удовольствия».

После того как мы определили самотрансцендентность человеческого существования как фундаментально-антропологический феномен, дефицит этого явления в рамках психоаналитического представления о человеке наиболее явно прослеживается, пожалуй, именно там, где Фрейд излагает свою сексуальную теорию. Как и любое влечение, половой инстинкт направлен на определенную «цель» и «объект влечения». Цель - это разрядка, а объект влечения - это партнер, удовлетворяющий его. Однако для достижения этой цели вполне хватило бы и мастурбации, а если бы речь шла не более чем об объекте, любом объекте, то можно было бы удовлетвориться и проституткой. Однако все это не затрагивает человеческой плоскости; ведь согласно второй версии кантовского категорического императива, человека нельзя использовать как обычное средство для достижения цели. Но и в тех случаях, когда партнер постигается во всей его человечности, махровым цветом распускается промискуитет; ведь лишь после того, как кто-либо вдобавок осознает неповторимость и уникальность партнера, это служит залогом исключительности и долговечности отношений, то есть любви и верности, так как эта неповторимость и уникальность («этость» по Дунсу Скоту) понятна лишь тому, кто любит своего партнера.

Примечательно, что - если верить результатам последних эмпирических изысканий - большая часть современной молодежи понимает секс именно как один из вариантов выражения любви. Однако наряду с «потусторонней частью принципа удовольствия» существует и «посюсторонняя» часть этого принципа, регулирующая поведение человека, которому секс служит не для выражения любви, а для удовлетворения похоти. Удовольствие превращается в самоцель, и именно такое искажение его изначального статуса, если не сказать «извращение», приводит к фиаско. Ведь чем важнее для кого-то удовольствие, тем сильнее оно от него ускользает. Более общая формулировка: чем упорнее гонишься за счастьем, тем сильнее его прогоняешь. Причем именно из этого момента в большинстве случаев проистекает этиология нарушений потенции и оргазма. Похоть нельзя сделать целью, она должна оставаться средством. Удовольствие как таковое возникает автоматически, если для него есть причина, иными словами, удовольствия также нельзя достичь, оно может только воспоследовать. Удовольствие также «добывается», так сказать, окольным путем, а при любой попытке срезать этот путь ты оказываешься в тупике.

Франкл в Альпах, 1960 год

Но невротик не тяготеет к уже рассмотренному выше «разглядыванию собственных чувственных состояний», то есть к форсированной интроспекции, а склонен к чрезмерной ретроспекции. Альфред Адлер любил позабавить нас одной из своих шуток. Как-то ночью в общей спальне туристического лагеря какая-то женщина начинает хныкать: «Господи, как же я хочу пить...» Наконец кто-то поднимается и приносит ей из кухни стакан воды. Наконец, все снова засыпают, но через некоторое время женщина вновь начинает ныть: «Господи, как я хотела пить...» Невротик также постоянно возвращается в прошлое, вспоминает о своем детстве, о воспитании, рассуждает о «комплексе злых родителей» (Элизабет Лукас), перекладывает на других вину за свой невроз. В действительности лонгитюдные эмпирические исследования, независимо проведенные в Колумбийском и Калифорнийском университетах, подтвердили, что неблагоприятные впечатления, приобретенные в раннем детстве, отнюдь не оказывают на дальнейшую жизнь такого судьбоносного влияния, какое им приписывали ранее. Вспоминаю диссертацию одной аспирантки, обучавшейся в Университете Сан-Франциско: из этой работы следует, что трагическое детство впоследствии ни в коем случае не должно нанести серьезного вреда; скорее вопреки ему удается выстроить вполне «счастливую», «успешную» и «осмысленную» жизнь. Автор опирается на обширный материал из биографий бывших узников концлагерей, и она знает, о чем пишет: в детстве ей пришлось некоторое время провести в Освенциме. Кроме того, она реферирует совершенно независимые результаты исследований, взятые у двух разных авторов.

Разве не прослеживаются в цитируемых эмпирических доказательствах мотивационные теории так называемых трех венских школ психотерапии? Разве не указывает «счастье» на принцип удовольствия, «успех» - на волю к власти, а «осмысленность» - на волю к смыслу?

Остановимся на воле к смыслу и зададимся вопросом: есть ли объективные доказательства в пользу существования воли к смыслу, подобные тем доказательствам чувства утраты смысла, о которых мы говорили в начале этой работы, - как люди могли бы страдать из-за этого столь распространенного сегодня состояния, если бы в глубине души каждый из них не испытывал потребность в смысле? Обращаюсь к вам: каким образом природа могла привить человеку потребность в смысле, если бы на самом деле не существовало смысла, точнее говоря - смысловых возможностей, которые, так сказать, только и дожидаются, пока мы воплотим их в реальность. При этом вы, вероятно, заметили, что я опираюсь на прекрасные слова Франца Верфеля: «Жажда - это доказательство существования такой вещи, как вода» («Украденное небо»). Однако вопрос о том, в чем заключается смысл жизни, при всей своей бесхитростности подводит нас к другому вопросу: в чем заключается самый мудрый тактический ход в этом мире? Конечно же, такого «хода» быть не может, поскольку, как и в шахматах, каждый ход определяется игровой ситуацией и - не в последнюю очередь - личностью шахматиста. Примерно такая же ситуация складывается и со смыслом: чтобы не вступать в схоластические «споры об универсалиях», хотелось бы сказать, что смысл - это не универсалия, а в каждом отдельном случае уникум, чем и определяется его «неукоснительный характер», обязательность смыслового призыва, обусловленная неповторимостью каждой конкретной ситуации и уникальностью оказавшегося в ней человека. Однако, каким бы уникальным ни казался тот или иной случай, не существует положения, в котором не скрывался бы потенциальный смысл, даже если он заключается лишь в том, чтобы засвидетельствовать человеческую способность превратить трагическую триаду «страдание - вина - смерть» в личностный триумф. Именно в таком отношении осмысленность человеческого бытия-в-мире является даже безусловной.

Дамы и господа, насколько невыносимы бывают страдания на фоне кажущейся бессмысленности жизни, настолько актуален сегодня и вопрос о смысле. Однако, чтобы ответить на него, требуется своеобразный коперниканский переворот, а именно - новая формулировка проблемы; ведь в конечном итоге вопрошаемыми являемся мы с вами, мы должны отвечать на вопросы, которые ставит перед нами жизнь. Но стоит нам однажды ответить на такой вопрос - и мы сделаем это раз и навсегда! Мы сохраним этот ответ в нашем прошлом. Ничто нельзя обратить вспять и «отменить» то или иное событие. Все, что осталось в прошлом, не утрачено безвозвратно, а, напротив, надежно сохранено. Добавлю: как правило, мы видим, если можно так выразиться, лишь сжатую пашню прошлого, но не замечаем целых амбаров с прошлым, в которые давно уже снесли весь урожай: созданные нами творения, осуществленные дела, пережитую любовь и - не в последнюю очередь - страдания, которые мы перенесли с достоинством и смелостью.